За морем - читать онлайн книгу. Автор: Беатрис Уильямс cтр.№ 80

Разумеется, бывали и совсем другие дни: когда он на весь день уезжал на Манхэттен — раз или два в неделю. Тогда я старалась всячески себя занять: то работала в саду, то читала книгу за книгой, то рассылала озадаченным домашним и подружкам обнадеживающие жизнерадостные мейлы (дескать, «чудесно провожу лето! Здесь потрясающе! Свежий воздух, пляжи…»), то выкладывала на давно заброшенной странице в «Фейсбуке» фотографии со своим сияющим от счастья лицом. Я пекла домашний хлеб, делала для себя какие-то скромные покупки, выполняла мелкие поручения. И каждый месяц, высылая своей соседке по квартире чек на оплату аренды, изумлялась этой незатейливой полноте своего существования — тому, как, не совершая ничего мало-мальски значительного, не бывая нигде дальше окрестностей Ньюпорта, я чувствовала себя куда более связанной с окружающим миром, нежели за три года беспрестанной круговерти на Уолл-стрит.

И все же, что бы я ни делала, насколько бы ни удавалось мне чем-то себя занять или даже поразвлечь, я сильно тосковала по Джулиану. Чувство было такое, будто я внезапно лишалась какой-то весьма значимой части тела. Мы, конечно, обменивались электронными посланиями, и он неизменно звонил мне хотя бы пару раз на дню, в промежутках между встречами, однако это едва ли помогало заполнить разверзшуюся пустоту. Я старалась не считать минуты до восьми вечера — самое раннее, когда я могла его ожидать, — и не слоняться у парадной двери, прислушиваясь, не зашуршит ли шинами его авто по гравийной дорожке. Но я все равно всегда знала о его приезде. Я чувствовала его возвращение: дом словно озарялся солнцем, когда он входил, и тупая, ноющая боль тоски по нему вмиг исцелялась, и наши с ним разрозненные части вновь благополучно воссоединялись.

— Вот мы и вместе, любимая, — говорил он, протягивая ко мне руки, и, едва я попадала к нему в объятия, кружил меня в воздухе, или целовал глубоким, отнимающим дыхание поцелуем, или вальсировал со мной по комнате.

А как мы проводили вечера! Бывало, мы отправлялись куда-нибудь поужинать или в кино, но чаще всего оставались дома. Джулиан порой играл мне на рояле Шопена, Бетховена или Моцарта, которых я очень любила, а также регтайм и старые песни английских мюзик-холлов с довольно сальными кабацкими стишками, которые звучали еще смешнее оттого, что Джулиан — как он меня, впрочем, и предупреждал — ну совершенно не умел петь. Иной раз он загружал на свой айпод музыку со старых грампластинок и показывал мне, как танцевать вальс, польку или как выделывать тёрки-трот, или банни-хоп, или гризли-бер, пока мы, изнемогая от хохота, не падали на пол гостиной. Иногда вечерами я заставляла Джулиана обучать меня основным приемам фехтования, бокса, крикета, регби. Затем я, в свою очередь, просвещала его по части американского футбола, уделяя особое внимание истории и агиографии команды «Грин-Бей Пэкерз». Или же я пела для Джулиана, или он усаживал меня на диван и декламировал отрывки из Шекспира, Гомера или Уордсворта или веселил меня уморительными виршами, что он подцепил в каком-нибудь пабе. При этом его выразительнейший голос без труда модулировал от высоких звуков к самым басам, четко выговаривая каждое слово. Я могла бы слушать его всю ночь напролет! Чего, естественно, никогда не получалось.

С каждым новым днем лета мы желали друг друга со все большей откровенностью, с невероятным плотским влечением, как будто этой неопровержимой осязательностью нашего физического единения мы могли как-то подчинить себе таинственный капризный рок, что свел нас вместе. Я частенько задавалась вопросом, не чувствует ли Джулиан это даже острее меня. Он всегда норовил прикоснуться ко мне, удержать рукой, привлечь к себе, и все его жесты в отношении меня — всегда нетерпеливые и неотступные — как будто доставляли ему скорее облегчение, чем радость.

Случалось, он овладевал мною с какой-то странной, исполненной нежности свирепостью, которая оставалась для меня до конца непостижимой: когда из-за ужасных заторов на федеральной автостраде он возвращался уже после заката или когда я просто по какой-то причине не слышала его приезда, и ему приходилось ходить меня искать. Впадая в состояние, граничащее с паникой, он звал меня высоким пронзительным голосом и, наконец найдя, сперва на мгновение буквально сминал в объятиях, после чего, успокоившись, бережно прижимал к груди. И целовал меня, весь дрожа и горя желанием, и я таяла, растворялась в его руках, уверяя его, что все хорошо, что я с ним, что понимаю его чувства. А потом уносил меня наверх, в спальню, и подолгу ласкал с особо обостренной, непередаваемой нежностью, и чем осторожнее были его прикосновения, тем сильнее я ощущала, как отчаянно он меня желает. В первые дни нашей близости, дивясь такой его сдержанности, я нередко поторапливала Джулиана: мол, ну, давай же, смелей, я не сломаюсь. Позднее, когда я стала понемногу подозревать, что же происходит в его душе, я вместо этого шептала, что со мной все в порядке, я в безопасности, что я никуда не денусь и буду с ним всегда, навеки.

А после он подолгу лежал на мне, крепко закрыв глаза и не произнося ни слова — драгоценнейшей, но непосильной тяжестью, — приникнув ко мне головой, зарывшись пальцами в моих волосах. Казалось, он спит, хотя я знала, что это не так.

— Ты счастлив или наоборот? — спросила я однажды, расслабленно водя туда-сюда пальцем ему вдоль позвоночника, и он в ответ пробормотал:

— Конечно, счастлив, глупышка.

Потому что, естественно, он знал, что именно это мне хочется услышать.

Но какое бы у нас обоих ни было с вечера настроение, нас неизменно ожидала долгая ночь, в итоге дарующая несказанное наслаждение уснуть рядом, прижавшись друг к другу, плоть к плоти — это сверхъестественное ощущение единения, слияния друг с другом в некую цельную и неделимую сущность, противостоящую всему прихотливому мирозданию. И если мне порой случалось проснуться среди ночи от того, что Джулиан внезапно сжимал меня в руках какой-то судорожной тревожной хваткой, я знала, что достаточно лишь повернуться и разбудить его поцелуем, и мрачные тени снов разом отступят, и он снова сделается прежним, улыбающимся, поддразнивающим Джулианом, который станет нашептывать мне на ухо что-то явно охальное на латыни, пока я снова не уплыву в сон.

И тем не менее каждое утро я просыпалась в постели одна. В те дни, когда он ездил по работе на Манхэттен, это было хотя бы объяснимо: он хотел обернуться туда и обратно до исхода дня, поэтому, конечно же, уезжал с первыми проблесками рассвета. Однако и в другие утра, сколько бы я ни пыталась проснуться пораньше и застать Джулиана, пока он никуда не ускользнул, мне этого никогда не удавалось. Ему определенно не требовалось столько спать, как мне.

И вот сейчас Джулиан целовал меня долгим, неторопливым, проникновенным поцелуем, словно старательно разворошивая угли приутихшей страсти, и мне потребовалось немало усилий, чтобы оторвать от него губы и чуть отстраниться, положив ему ладонь на грудь:

— Прошу тебя, разбуди меня завтра утром. Хотя бы разок!

— Не могу. Ты спишь так сладко и безмятежно. Я подумывал об этом, честное слово, но никак не могу заставить себя это сделать.

— Ну а если вдруг в доме пожар?