Однако после душа Катя заставила себя поесть плотно. Сделала большой омлет с помидорами и сыром. Напилась кофе. Не завтрак уже, а обед. За кофе она размышляла о послании Гущина. Он ей никогда раньше не посылал смс. И завтракать не остался, ушел спозаранку. Можно, конечно, уже во всем этом и не участвовать… Он так сказал. А Главк и высокое начальство уже отчитались о раскрытии убийств по горячим следам и назначили виновного.
Она открыла ленту новостей на смартфоне. Читала собственное сочинение – комментарий для прессы. Его озвучили все массмедиа. Но официальный комментарий тонул в море других комментариев, полученных журналистами от…
Катя поняла сразу: все инсайдеры и информаторы – из клуба «Аркадия». К счастью, сведения о положении дел в доме Первомайской на момент осмотра в прессу и интернет не утекли. С сиделки и Эсфирь Кленовой взяли подписку о неразглашении. А вот «аркадские» языки стрекотали, рассказывая про Ивана Титова и Анаис Первомайскую-Кулакову. Упоминалась и драка с ножом. Но фамилия Лебедева не фигурировала, писали о «клиенте клуба, подвергшемся нападению». Пресса задавала риторический вопрос: даже если не все пока ясно с Иваном Титовым, почему он побежал при виде полицейских?
А и правда. Самый важный вопрос. Если это не он убил семью, почему он побежал, едва увидел их с Гущиным и услышал слово «полиция»? Ответ у Кати имелся только один: Титов вспомнил о своем послании с угрозами, отправленном Анаис на рассвете. Это же прямая улика против него. По ней его и нашли так быстро. Или он совсем ополоумел от крови и ничего уже четко не соображал? У него травма головы, на это начальник Главка особо упирал – неконтролируемая агрессия, неадекват, неспособность к осмыслению последствий.
Катя вспомнила мать Титова Светлану. Возможно, какие-то ответы есть у нее. Но после произошедшего в морге между ней и Гущиным наивно надеяться, что она согласится давать показания. Ревность и отвергнутая любовь вселяли в ее сына ярость, но ее материнская ярость, замешанная на великом горе, столь же сильна.
В пять часов вечера, одевшись для поездки в «Светлый путь», Катя позвонила Гущину.
– Отдохнула, Федор Матвеевич.
– Хорошо. Я тут в Главке тоже закруглился. Значит, ты…
– Я с вами, – сказала Катя. – Вы это дело раскрытым не считаете. Я… у меня сомнения, но я… в любом случае я с вами. Только я волнуюсь за вас очень. Вы теперь из-за этого Титова умереть готовы, чтобы перед его матерью…
– Поживу пока, – сказал Гущин. – Не забивай себе голову ерундой.
«Пистолет у него табельный надо как-то отнять, предупредить, что ли, наших в розыске? – подумала Катя. – Сердце не на месте. «Пока»… что это он имеет в виду?»
Она закрыла квартиру, проверила сумку и спустилась во двор. Гущин приехал через десять минут. Он снова сам был за рулем.
Всю дорогу Катя разглядывала его затылок, сидя на заднем сиденье, и встречалась с ним взглядом в зеркале. Если он и воспользовался утром пластырем, то сейчас тот отклеился. Ссадина придавала полковнику какой-то разбойничий вид. Он и точно словно помолодел. И еще похудел. Он был гладко выбрит, одет в другой костюм – безупречно отутюженный – и новую рубашку. Галстук, как всегда, со свободным приспущенным узлом.
Достигнув Внуково, они вновь въехали «на дачи» через КПП «Московского писателя». На доме охраны читалось «Лукойл». Кто здесь обитает теперь, оказывается… В избушке-зимовье во мраке лесном…
Смеркалось. Вечер на удивление выдался невероятно теплым и погожим. Все же какая-то жизнь теплилась на больших дачах. За монолитами заборов лаяли собаки. Пахло горьким дымом костров из осенней листвы. Среди елей и сосен за заборами светились вторые и третьи этажи особняков.
У дома Первомайской стояла полицейская машина. Гущина и Катю встретили оперативник и двое экспертов-криминалистов. Во всем доме горел свет.
– Все как в тот вечер, как вы и просили, – сказал эксперт. – Стараемся восстановить обстановку. Сейчас еще телевизор включим.
Гущин кивнул. И пошел не в дом, а на дальний конец участка – туда, где забор был ниже и упирался в лесной косогор. Там шли густые заросли. Гущин подошел к забору и повернулся к дому лицом. Катя сделала то же. Сквозь кусты и деревья виднелись ярко освещенные окна.
«Свет солнца и тени»…
– Ошибиться он не мог, знал, что они там, – сказал Гущин.
Он постоял минуту, разглядывая дачу, потом они с Катей направились через фруктовый сад к террасе – туда, где было выбито окно. Электрический свет слепил глаза. Газон, засыпанный палой листвой перед террасой в круге света. Все как на ладони.
Гущин направился к входной двери, огибая дом. И они с Катей вошли внутрь. Тела давно увезли в морг. Дом опечатала полиция. Внутри обстановка все та же. Гостиная, разгромленная кухня. Полковник Гущин сначала направился через все комнаты к кабинету Клавдии Первомайской.
Тело убрали, но лужа крови – вот она, на паркете. И запах… ужасный…
Катя глянула на Гущина. Сунула руку в сумку, выхватила пузырек с нашатырем. Обычно такое добро всегда возил с собой старый патологоанатом – приятель Гущина. Пузырек нашатыря и… ватку для шефа криминального управления. И она переняла у него эту полезную привычку. У экспертов есть мазь специальная, но пока допросишься, в обморок шлепнешься от вони. И ходить с белыми ноздрями целый день не такая уж радость. А нашатырь… это летучая субстанция.
Катя молниеносно поднесла нашатырь сначала к своему носу, вдохнула и сунула пузырек под нос Гущину. Он закашлял. Замахал руками. Заморгал. Вытащил мобильный и захрипел в него:
– Давайте, мы в кабинете, – закрыл дверь.
Они стояли посреди кабинета. Запах крови сквозь нашатырные пары не ощущался – и на том спасибо.
– Кокаинчика нюхнуть, а? – спросила Катя, потрясая пузырьком. – Еще слабо?
Гущин забрал у нее пузырек и припал к нему. Зазвонил мобильный.
– Ничего, – ответил Гущин на какой-то вопрос. – Сейчас дверь открою. Давайте снова.
Открыл дверь кабинета. Они подождали минуты три.
– Слышишь что-нибудь?
– Нет, Федор Матвеевич. А что я должна слышать?
– Звуки взлома на террасе.
В кабинет заглянул эксперт.
– Мы там стараемся вовсю, Федор Матвеевич.
– А тут глухо. В кабинете ничего не было слышно.
– Ей же, этой старухе, сто лет. Спала – пушкой не разбудишь.
– Она не спала, – ответил Гущин. – Но и мы ничего не услышали. Отсюда не слышно. Дом большой. Так, идем на кухню.
Они с Катей перешли на кухню. И снова все повторилось. При закрытой двери. При открытой двери.
– Ничего не слышно, – заметил Гущин.
– Анаис могла не здесь находиться, – Катя разглядывала опрокинутые стулья, которые так и валялись на полу. – Она сюда убежала от убийцы.