Внезапно Батура как-то обмяк и сел на свое место. Едва слышно он пробубнил:
– Я думал, что вы лучше разбираетесь в этом всем. Этому меня в Университете не учили. Если мы просто выйдем в большой дозор, лесники не придут. Вы плюнете на все и уйдете, доложив о придурошности администратора Партизанской. А мы тут останемся рядом с ними…
Вера поначалу не понимала причин препираний Батуры и Зозона. Дело в том, что заявка на проведение спецопераций администраторами подавалась непосредственно в Инспекторат. Там ее рассматривали и, в зависимости от приведенных администраторами доводов, либо вежливо отказывали, ограничиваясь сухими и бесполезными рекомендациями по поддержанию безопасности своими силами, либо заявку с резолюцией Главного Администратора направляли Главе Сил Безопасности. Тот на свое усмотрение определял степень опасности нависшей угрозы и сам определял силы, которые должны были быть задействованы в ее устранении. Но после того, как на заявке была наложена резолюция генералом, командир соответствующего отряда ну никак не мог отменить принятого решения. Он так или иначе должен был поступить в распоряжение местного администратора и выполнять задание. То есть Зозон в любом случае не мог плюнуть, как выразился Батура, и уйти с Партизанской.
Но постепенно, вникая в разговор руководителей станции и спецназовской пятерки, Вера поняла, чего добивался администратор. Он не просто хотел, чтобы они тут только побыли, охраняя их на время сбора урожая. Он, в красках расписывая повысившуюся «смекалистость» лесников и их изменившуюся жизненную позицию, становящуюся независимой от умирающего леса, хотел убедить Зозона в необходимости относиться к проблеме его поселения серьезно; он хотел от военных не просто «отбыть» задание, но чтобы они в решении проблемы сделали все, на что только способны.
– Вообще, я думал, что власти пришлют не меньше двух десятков солдат. Видимо, меня недопоняли, что неудивительно, учитывая ваше отношение к угрозе. Что ж, хоть мы и забитые крестьяне, но вы можете рассчитывать и на наши силы. Последние два года я гонял своих пинками на арбалетную подготовку. Надеюсь, тренировки не прошли даром. Да и в мечном бою я, мои заместители и еще человек семь кое-что смыслим.
5
Несмотря на убедительность доводов Батуры, все еще оставалось непонятным, как им уничтожить или изгнать племя лесников, поселившихся рядом с Партизанской. Даже Батура толком не знал, какие именно коммуникации ведут в Универмаг. Не могла тут ничем помочь и Вера – диггеры никогда не заходили во владения лесников, даже после того, как началось вымирание леса. Поэтому эта часть Муоса ей была совершенно незнакома. Идти к Универмагу по Поверхности было самоубийством. И так понятно, что лесники оттуда наблюдают за картофельным полем, а значит, пока отряд будет тыкаться в руины в поисках входа, лесники в лучшем случае просто убегут, а в худшем – забросают их чем-нибудь из-за укрытий. Если идти в убежище лесников, то нужно четко знать, как туда попасть. А учитывая, что дорогу туда знали только лесники, вывод напрашивался сам собой…
Вера впервые вышла на Поверхность. Вернее, выползла. По задуманному плану, Батура выставил ослабленный заслон: партизаны вышли на обычное свое место – к небольшой хибарке-шалашу, где они хранили разный крестьянский инструмент, и пересиживали минутку-другую, отдыхая во время дневного зноя. Всего три ополченца с арбалетами и мечами демонстративно топтались вокруг шалаша, показывая невидимым наблюдателям, что их сегодня мало. Ближе к закату люк в гермоворотах медленно и тихо приоткрылся. Из него вышли, осторожно ступая, пять теней. Поднявшись по искрошенным от времени ступеням подземного перехода, легли на землю.
Дотемна им надо было оставаться на месте. Выбыли на Поверхность заблаговременно, чтобы хорошо осмотреться засветло и потом лучше ориентироваться с наступлением темноты. Пять тел в скафандрах два часа почти неподвижно лежали на бруствере воронки спуска в метро. Старые партизаны, жившие на станции еще до прихода леса, специально создали здесь насыпь, чтобы дождевые воды не стекали в воронку. Теперь это было удобным для наблюдения укрытием.
Быстро сопоставив то, что было видно перед глазами, со схемой, толково нарисованной Батурой, нетрудно было разобраться, где что находится. Вот пятнадцатиметровая громадина – Универмаг. Со слов Батуры, Универмаг – это большая лавка, где жившие «до» делали себе покупки. Но слово «большая» – это слишком скромное определение. Невозможно себе представить, сколько товаров на продажу вмещалось в этот самый Универмаг. И сколько людей могло одновременно выбирать и покупать себе здесь одежду, посуду, игрушки, книжки, арбалеты… Трудно понять, где они брали столько товаров, и вообще, как построили такую громадину. Правда, теперь Универмаг представлял собой пару десятков торчащих свай и груду бетонных обломков между ними, поросших кустами, травой и малыми деревьями. Но и таким он продолжал внушать уважение к поколениям, жившим «до».
Вокруг Универмага – огромное поле. Еще те жители Партизанской, которые населяли станцию до нашествия леса, прилагая нечеловеческие усилия, очистили землю от бетонных плит, асфальта и тротуарной плитки; выстроили высокое бетонное заграждение по контуру поля и распахали почву. После падения Партизанской картофельное поле начало дичать, превращаясь в целину, поросшую редкими кустами и высокой травой. Новые партизанцы под предводительством Батуры смогли очистить и распахать только треть этой гигантской по теперешним меркам территории – ту, что ближе к выходу на Поверхность и к Универмагу. Теперь большая часть урожая уже убрана, и только небольшая полоска недалеко от хибарки покрыта пожухлыми картофельными стеблями.
Бетонное ограждение с выщербленным верхним краем, почерневшее от времени и покрытое пятнами лишайниковой поросли, казалось заколдованной стеной, отделявшей поле партизан от диких зарослей Минска. После ядерной зимы не только природа, но и климат Планеты изменился. Умеренный пояс сдвинулся куда-то к Полярному кругу, а Беларусь оказалась в зоне влажных субтропиков. От Карпат до Балтики теперь простирались дебри мутировавших лесов. И Минск становился лесом, унизанным буграми развалин и лентами улиц. Расчищенные подымавшимися из подземелий людьми участки были зыбкими островками в этом коричнево-зеленом растительном океане, захватившем всю Европу. Но лес не хотел мириться даже с этими маленькими оспинками на своем теле. Он всеми силами рвался на вожделенную взрыхленную людьми почву. Лианы штурмовали хрупкие ограждения сверху, корни прорывались снизу, мхи и лишайники разъедали рыхлый бетон, а мириады семян и спор засевали людскую землю, норовя вытеснить вялую поросль картофеля, льна и мака.
Вера с тревогой смотрела на нависшие над стеной ветви огромных деревьев. Перелистывая в уме зачитанный до дыр и выученный наизусть в детстве учебник по биологии, она пыталась определить хотя бы одно из них. Даже сейчас она помнила до мельчайших подробностей картинки из учебника с подписями: «береза», «ель», «сосна». Но то, что она видела за стеной, и близко не походило на запомнившиеся изображения. Основная разница – в цвете: художники до Последней Мировой почему-то всегда рисовали кроны деревьев весело-зелеными. Откуда тогда этот зловещий буро-коричневый отлив?