– Что же именно вас в этом не устраивает?
– Если только у вас нет улик, которых вы не раскрывали, все ваши выводы основаны на домыслах. Впрочем, я надеюсь, что неправ. Скажите, ведь у вас в архивах есть неизвестные никому материалы?
– Это полная бессмыслица, Гурни. И у меня нет времени. С вашего позволения…
– Задайте себе два вопроса, Траут. Во-первых, какую гипотезу вы бы выдвинули, если бы не было никакого манифеста? Во-вторых, а что, если каждое слово в этом драгоценном документе – чушь собачья?
– Уверен, это очень интересные вопросы. Позвольте и мне напоследок кое-что у вас спросить. – Он снова поднес руки к подбородку – профессорский жест. – Учитывая, что ни ваша должность, ни иные обстоятельства не дают вам никаких полномочий на участие в расследовании, что вам могут принести эти злобные разглагольствования, помимо неприятностей?
Быть может, дело было в угрожающем взгляде Траута. Или в ухмылке на губах Дейкера, опершегося о дверной косяк. Или в напоминании о том, что у самого Гурни больше нет полицейского значка. Как бы то ни было, Гурни внезапно сказал то, чего говорить не собирался.
– Возможно, я буду вынужден принять предложение, которое до сих пор не рассматривал всерьез. Предложение о сотрудничестве от телеканала РАМ. Они хотят сделать со мной передачу.
– С вами?
– Да. Или вдохновляясь моим образом. Посмотрели мою статистику арестов.
Траут с любопытством покосился на Дейкера. Тот пожал плечами, но ничего не сказал.
– Похоже, их очень впечатлил тот факт, что у меня самый высокий процент раскрытых убийств за всю историю полиции Нью-Йорка. – Траут открыл было рот, но тут же закрыл. – Они хотят, чтобы я рассказывал о знаменитых нераскрытых делах и говорил, где, по моему мнению, следствие ошиблось. Начать хотели с дела Доброго Пастыря. И назвать программу “Лишенные правосудия”. Броское название, а?
Траут посмотрел долгим взглядом на свои сцепленные пальцы, затем снова печально покачал головой.
– Все это еще раз возвращает нас к вопросу об утечке данных, незаконном доступе к материалам, разглашении конфиденциальной информации, грубом нарушении правил, нарушении федеральных законов и законов штата. Это сулит множество серьезных неприятностей.
– Невелика цена. В конце концов, как вы сказали, главное – правосудие. Или что там, правда? Что-то подобное, да?
Траут смерил его холодным взглядом и неторопливо повторил, чеканя слова:
– Множество… серьезных… неприятностей. – Он перевел взгляд на диких кошек на каминной полке. – Цена немалая. Не хотел бы оказаться на вашем месте. Особенно сейчас. Когда вам надо разбираться с этим поджогом.
– Простите?
– Я слышал про ваш амбар.
– Как это связано с темой нашего разговора?
– Просто еще одна проблема в вашей жизни. Еще одна неприятность. – Траут опять демонстративно посмотрел на часы. – У меня уже совсем нет времени. – Он встал.
Гурни встал вслед за ним. Встала и Холденфилд.
Рот Траута расплылся в пресной улыбке:
– Еще раз спасибо, мистер Гурни, что поделились с нами своими опасениями. Дейкер проводит вас до вашей машины. – Он повернулся к Холденфилд. – Не могли бы вы остаться на пару минут? Надо кое-что с вами обсудить.
– Конечно, – она встала между Траутом и Гурни и протянула руку. – Рада была тебя видеть. Надеюсь, ты потом расскажешь мне подробнее о происшествии с амбаром. Я ничего не знала.
Пожимая ее руку, Гурни почувствовал, как к ладони его прижалась свернутая бумажка. Он взял ее и незаметно спрятал.
Дейкер в это время наблюдал за ним, но, похоже, ничего не заметил. Он показал на парадную дверь:
– Нам пора.
Гурни достал записку из кармана, лишь когда сел в машину и завел мотор, а “кавасаки” Дейкера исчез в лесу.
Записка была размером всего два дюйма. В ней было всего одно предложение: “Жди меня в Бранвиле в «Орлином гнезде»”.
Гурни ни разу не был в “Орлином гнезде”. Он слышал, что это новый ресторан – еще одно творение местного натужного возрождения, еще одна попытка сделать из захолустной трущобы прелестную деревушку. Расположен он был довольно удобно – по дороге.
Главная улица Бранвиля пролегала по дну долины, рядом с живописной рекой. Ей одной поселок и был обязан каким-никаким шармом, равно как и разрушительными наводнениями. Дорога, соединявшая Бранвиль с автострадой, петляя, спускалась по холмам и соединялась с главной улицей совсем недалеко от “Орлиного гнезда”. Хотя был почти полдень, только один из дюжины столов был занят. Гурни сел за столик для двоих у окна с эркером, выходившего на улицу, и заказал – что было для него необычно – “кровавую Мэри”. И даже несколько минут спустя, когда официантка ее принесла, он все еще удивлялся своему выбору.
Заведение не поскупилось, дали большой стакан. И вкус был таким, как Гурни и хотел. Он удовлетворенно улыбнулся – тоже редкость в последние месяцы. Затем стал медленно пить и к двенадцати пятнадцати осушил стакан.
В 12:16 в ресторан вошла Ребекка и тут же села к нему за столик.
– Надеюсь, ты не очень долго ждал. – Она улыбнулась, но от этого стало еще заметнее, как напряжены уголки рта. Вся на взводе, все под контролем.
– Всего несколько минут.
Она, по своему обыкновению, невозмутимо и оценивающе оглядела помещение.
– Что ты заказал?
– “Кровавую Мэри”.
– Отлично. – Она обернулась и жестами подозвала молоденькую официантку.
Когда девушка подошла и принесла меню, Холденфилд смерила ее скептическим взглядом.
– Вам по возрасту уже можно подавать спиртные напитки?
– Мне двадцать три, – заявила девушка, явно озадаченная этим вопросом и расстроенная своим возрастом.
– Так много? – отозвалась Холденфилд, но иронии ее никто не оценил. – Мне, пожалуйста, “кровавую Мэри”. – Она вопросительно посмотрела на Гурни, указывая на его стакан.
– Мне больше не надо.
Официантка удалилась.
Как обычно, Холденфилд не стала терять времени и сразу перешла к делу.
– Почему ты так агрессивно ведешь себя с нашими друзьями из ФБР? И к чему все это было: про очки ночного видения, про то, как он избавлялся от пистолетов, про неувязки в профиле?
– Я хотел вывести его из равновесия.
– А получилось, будто двинул локтем по лицу.
– Я немного раздражен.
– И в чем же, по-твоему, причина этого раздражения?
– Меня уже задолбало это объяснять.
– Ну уж ради меня.
– Вы носитесь с этим манифестом, как с сакральным текстом. А он не сакральный. Это все поза. Поступки важнее слов. Поведение этого убийцы крайне рационально, очень и очень взвешенно. План выдает человека терпеливого и прагматичного. А манифест – другое дело. Это выдумка, попытка сконструировать персонаж и его мотивацию, чтобы вы с дружками в своем отделе все это анализировали и состряпали по-студенчески наивный профиль.