Гурни повернулся к Стерну. В голове у него уже выстроился список из сорока-пятидесяти вопросов, но за первое место соперничали два. Он выбрал самый неотложный.
– Что вы собираетесь делать теперь, Ларри?
– Действовать наиболее разумным образом.
Ответ этот был произнесен совершенно спокойно, но звучал безумнее безумного.
– Что вы имеете в виду?
– Сдаться. Сыграть по правилам. И победить.
Гурни испугался, что это затишье перед бурей – что все слова о разумности и решении сдаться окончатся кровавой баней.
– Победить?
– Я всегда побеждал. И всегда буду.
– Но вы… собираетесь сдаться?
– Разумеется, – он улыбнулся так, будто успокаивал дошкольника, который боится ездить на автобусе. – А вы что думали? Что я возьму вас в заложники, использую для побега как живой щит?
– Так многие делали.
– Но не я. И не с вами. – Ему явно было смешно. – Подумайте сами, детектив. Ну какой из вас щит? Насколько я знаю, ваши коллеги только рады будут шансу вас пристрелить. Тогда уж лучше прикрыться мешком картошки.
Гурни потерял дар речи от такого спокойствия. Стерн совсем сошел с ума, что ли?
– Что-то вы слишком жизнерадостны для человека, ради которого в штате могут отменить мораторий на смертную казнь. Я слышал, эти инъекции не очень-то приятны, – раздраженно произнес Гурни и тут же понял, насколько неразумно и опасно было так говорить.
Но, похоже, он зря опасался. Стерн лишь покачал головой:
– Не говорите чепухи, детектив. Даже полным болванам с их третьесортными адвокатами удавалось отсрочить исполнение приговора на добрые двадцать лет. А я могу сделать больше. Гораздо больше. У меня есть деньги. Много денег. У меня связи тайные и явные. А самое главное – я знаю, как работает правовая система. Как она работает на самом деле. И у меня есть что предложить судьям. Что-то, что они очень высоко оценят. У меня, так сказать, есть что продать. – Его спокойствие казалось чем-то между дзеном и сумасшествием.
– Что же у вас есть?
– Информация.
– О чем?
– О некоторых нераскрытых делах.
Снаружи опять раздался вой сирены, и вслед – громогласное объявление. Требования стали настойчивее:
– ЭТО ПОЛИЦИЯ ШТАТА НЬЮ-ЙОРК… НЕМЕДЛЕННО СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ… НЕМЕДЛЕННО ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ… СЕЙЧАС ЖЕ… СЛОЖИТЕ ОРУЖИЕ И ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ… НЕМЕДЛЕННО ОТКРОЙТЕ ДВЕРЬ…
– О нераскрытых делах… каких?
– Несколько минут назад вы предположили, что жертв больше, чем одиннадцать. Возможно, вы правы.
Шум вертолета над хижиной все нарастал, а его прожектор становился ярче. Стерн, казалось, его не замечал. Все его внимание было сосредоточено на Гурни, а тот, в свою очередь, пытался обдумать этот последний сюжетный поворот в самом непредсказуемом деле за всю его карьеру.
– Я не понимаю вашей логики, Ларри. Если вас осудят по делу Доброго Пастыря…
– А это, кстати, большой вопрос.
– Хорошо, большой вопрос. Но если им все-таки это удастся, я не понимаю, что вы выиграете, сознавшись еще в нескольких убийствах?
Стерн снисходительно улыбнулся:
– Я вижу, что вы делаете. Вы смеетесь над моими словами, чтобы заставить меня раскрыть карты. Глупое ухищрение. Но ничего. Какие секреты между друзьями. Но я у вас вот о чем спрошу – просто в качестве предположения. Насколько важно полиции штата раскрыть – просто предположим, конечно, – двадцать, а то и тридцать нераскрытых дел?
Гурни был разочарован. Ларри Стерн или бредил, или же импульсивно лгал, движимый манией величия и уверенный, что сможет убедить людей в чем угодно.
Стерн, казалось, заметил его скептицизм. Но в ответ лишь увеличил ставки:
– Я думаю, ради того, чтобы переместить тридцать дел в папку “раскрыто”, мне пойдут навстречу. Это так улучшит статистику всего управления. Вернет покой семьям. А если тридцати дел недостаточно, возможно, мы даже предложим им сорок. Сколько понадобится, чтобы заключить сделку.
– На какую же сделку вы рассчитываете, Ларри?
– Ничего неразумного. Думаю, я самый разумный человек, которого вы встречали в жизни. Нет нужды вдаваться в подробности. Все, что мне нужно, – это цивилизованная тюрьма. Уютная одиночная камера. Простые удобства. Смягчение лишь самых неразумных ограничений. Ничего такого, о чем добропорядочные люди не могли бы вести переговоры.
– А в обмен на это вы готовы сознаться в двадцати, тридцати или сорока нераскрытых убийствах? Со всеми подтверждающими подробностями о мотивах и способах?
– Предположим.
В мегафон объявили:
– ЭТО ВАШ ПОСЛЕДНИЙ ШАНС СЛОЖИТЬ ОРУЖИЕ И ОТКРЫТЬ ДВЕРЬ. ПОВИНУЙТЕСЬ НЕМЕДЛЕННО.
Гурни попробовал наудачу зайти с другого бока:
– Включая дело Душителя из Уайт-Маунтин?
– Предположим.
– А жертв так много, потому что общий принцип всегда был один: убивать по пять-шесть жертв, чтобы скрыть действительно важную?
– Предположим.
– Понятно. Только вот еще вопросик, просто чтобы понять, как вы просчитываете риски. Не разумнее ли предположить, что вероятность раскрытия одного хорошо спланированного убийства ниже, чем пяти или шести?
– Я отвечу: нет. Как бы хорошо ни было спланировано убийство, все равно все внимание следователей привлечено к одной жертве и последствиям одной смерти. От этой исключительности нет спасения. Дополнительные же убийства практически полностью отвлекают внимание от действительно важной жертвы и при этом практически не несут дополнительных рисков. Чаще всего преступников ловят благодаря их связям с жертвами. А если связи нет…ну, я думаю, вы меня поняли.
– А цена этого всего… человеческие жизни… вас они не волнуют?
Стерн молчал. Его безмятежная улыбка говорила сама за себя.
Сколько же времени пройдет, подумал Гурни, прежде чем самая суровая тюрьма сотрет эту улыбку с его лица.
Стерн улыбнулся еще шире, словно чувствуя его ход мысли:
– Я уже жду случая пообщаться с нашей пенитенциарной системой и ее обитателями. Я привык мыслить позитивно, детектив. Я принимаю реальность такой, какая она есть. Тюрьма – новый мир, который мне предстоит завоевать. Я умею привлекать полезных людей. Как вы могли заметить, мне это удалось с Робби Мизом. Посудите сами. В исправительных учреждениях полным-полно Робби Мизов – восприимчивых юношей, которым не хватает отцовской фигуры, не хватает того, кто их поймет, будет на их стороне, найдет применение их силам, их страхам, их обидам. Только подумайте, детектив. Если таких юношей направить на верный путь, из них может получиться нечто вроде лейб-гвардии. Заманчивая идея, и у меня будут годы, чтоб ее обдумать. Иными словами, я считаю, что в тюрьме вполне можно жить. Возможно, я даже стану в своем роде знаменитостью. Мне кажется, меня опять невероятно полюбит психологическое сообщество – им же надо реабилитировать себя новыми озарениями о подлинной истории Доброго Пастыря. И не забывайте о книгах. Официальные и неофициальные биографии. Спецвыпуски на РАМ. Возможно, обо мне снимут кино. И знаете что? Не исключено, что моя судьба сложится куда лучше, чем ваша. Вы нажили себе больше врагов на воле, чем будет у меня за забором. Я бы не назвал это победой, а вы? Я могу заплатить, и меня прикроют. Уж я найду спецов в таких делах. А вас кто будет охранять? На вашем месте я бы поостерегся.