– Это правда. Продолжай говорить правду. Пока ты говоришь правду, ты жив. Понял?
– Да. – Голос Гурни звучал спокойно, как часто бывало в экстремальных ситуациях, но внутри он был полон страха и гнева. Страха за будущее и гнева на себя за столь самонадеянный просчет.
Он предположил, что Добрый Пастырь придет ко времени предполагаемой встречи, которое он, Гурни, сам обозначил в разговоре с Ким, и появится в хижине за два-три часа до полуночи. В суматохе фактов, вопросов и догадок, кружившихся у него в голове, он не предположил той очевидной возможности, что Добрый Пастырь придет в хижину раньше – может быть, даже часов за двенадцать.
О чем, черт возьми, он думал? Что Добрый Пастырь мыслит логически, а в хижину разумно прийти за несколько часов до полуночи? Поэтому он так и поступит, решено, двигаемся дальше? Боже, какой идиотизм! Гурни сказал себе, что он всего лишь человек, что все ошибаются. Но от этого его ошибка не стала менее смертельной.
Хриплый полушепот стал громче:
– Ты надеялся выманить меня сюда? Застать врасплох?
Точность этой догадки пугала.
– Да.
– Это правда. Хорошо. Пока живешь. Теперь про твой разговор с Клинтером. Ты веришь в то, что ему сказал?
– Об убийствах?
– Разумеется, об убийствах.
– Да, верю.
Несколько секунд в ушах Гурни звучало дыхание незнакомца.
Затем последовал вопрос – столь тихий, что он был едва ли громче дыхания.
– Какие еще у тебя мысли?
– Сейчас моя единственная мысль: ты меня убьешь?
– Разумеется. Но чем больше правды ты мне скажешь, чем дольше проживешь. Все просто. Понял?
– Да.
– Хорошо. Теперь расскажи мне, что ты думаешь об убийствах. Что ты думаешь на самом деле.
– У меня в основном вопросы.
– Какие вопросы?
Гурни про себя гадал, что такое этот хриплый шепот – результат какой-то болезни или способ скрыть свой подлинный голос. Скорее, второе. Выводы из этого предположения могли представлять интерес, но прежде нужно было подумать о том, как остаться в живых.
– Мне интересно, сколько еще людей ты убил, кроме тех, о ком мы знаем. Вероятно, немало. Я прав?
– Конечно.
Гурни был поражен откровенностью этого ответа и на мгновение испытал надежду, что собеседника удастся вовлечь в диалог, и тот из гордости разболтает свои злодеяния. В конце концов, у социопатов есть эго, им нравится жить в эхокамере собственных рассказов об их силе и жестокости. Возможно, ему удастся разговорить незнакомца и таким образом увеличить окно вероятности для вмешательства извне.
Но он тут же увидел оборотную строну своей надежды: незнакомец говорил откровенно лишь потому, что ничем не рисковал. Потому что скоро Гурни будет убит.
Хриплый шепот теперь изображал мягкость:
– Что еще тебе интересно?
– Мне интересно узнать про Робби Миза и его связь с тобой. Мне интересно, что он делал сам, а что исходило от тебя. Мне интересно, почему ты убил его именно теперь. Мне интересно, думал ли ты, что кто-то поверит в его суицид.
– Что еще?
– Мне интересно, правда ли ты пытался сделать Макса Клинтера обвиняемым в убийстве Рут Блум или это была просто глупая шутка.
– Что еще?
– Мне интересно, думал ли ты, что посту на странице Рут Блум поверят.
– Что еще?
– Мне интересно, что произошло с моим амбаром, – Гурни старался говорить, пока мог, делая по возможности большие паузы. Как бы то ни было, чем дольше он продержится, тем лучше.
– Не молчи, детектив.
– Мне интересно, кто установил маячки на наших машинах. Мне интересно, маячок на машине Ким – это твоя идея или Робби? Пакостника Робби?
– Что еще?
– Кое-что ты сделал очень умно, а кое-что – очень глупо. Мне интересно, ты сам знаешь, где что?
– Провоцировать меня бессмысленно, детектив. У тебя что, закончились мысли?
– Мне интересно дело Душителя из Уайт-Маунтин. Очень странное дело. Ты с ним знаком? Там есть интересные детали.
Повисло долгое молчание. Время означало надежду. Время давало возможность подумать, может быть, даже дотянуться до “беретты” на столе у Гурни за спиной.
Наконец пастырь приторно проурчал:
– Ну и последние мысли?
– Всего одна. Как такой умник, как ты, мог допустить такой чудовищный промах у “Жестянки на озере”?
Повисло долгое молчание. Это страшное молчание могло означать что угодно. Может быть, Доброго Пастыря наконец удалось вывести из равновесия. А может быть, его палец уже напрягся на спусковом крючке. У Гурни свело живот.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты скоро узнаешь.
– Я хочу знать сейчас. – Шепот стал жестче, и в тусклом лунном свете что-то блеснуло.
Гурни успел заметить ствол огромного серебристого пистолета не более чем в шести футах.
– Ну же, – повторил его собеседник. – Расскажи мне про “Жестянку у озера”.
– Ты оставил там след. Улику.
– Я не оставляю следов.
– Но в ту ночь оставил.
– Скажи, что конкретно. Сейчас же.
Гурни понимал, что правильного ответа, который его спас бы, у него не было. Разумеется, если он расскажет про следы шин, это не даст ему отсрочку. А просить пощады более чем бесполезно. Лишь одно давало ему хоть призрачный шанс прожить еще минуту: упереться и не давать ответа.
Он постарался говорить ровным голосом:
– На стоянке у автомастерской ты оставил ключ к головоломке.
– Я не люблю загадок. У тебя три секунды, чтобы ответить на мой вопрос. Раз, – он медленно навел пистолет на лицо Гурни. – Два. – Ствол блеснул в лунном свете. – Три. – Он спустил курок.
Глава 50
Апокалипсис
От вспышки и оглушительного грохота Гурни инстинктивно отпрянул, и его стул перевернулся бы, если бы не уперся в край стола. С минуту он ничего не видел и слышал только громкий резкий звон.
Потом он ощутил на шее, с левой стороны, что-то мокрое, тонкую струйку. Он поднес руку к уху: мочка была влажной. Затем нашел в самом верху уха горячую, больную точку – собственно рану.
– Положи руки на голову. Немедленно. – Хриплый голос, казалось, был совсем далеко, заглушаемый шумом в ушах.
Но Гурни собрался с силами и подчинился приказу.
– Ты меня слышишь? – спросил отдаленный, приглушенный голос.
– Да, – сказал Гурни.
– Хорошо. Слушай внимательно. Я снова задам тебе тот же вопрос. Ты должен ответить. Я хорошо отличаю правду от лжи. Если я услышу правду, мы продолжим без потерь. Просто мило побеседуем. Но если я услышу ложь, я снова выстрелю. Ясно?