Этому в школе не учат - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Зверев cтр.№ 19

Кожа у Кургана всегда была настолько чувствительная, что после первой попытки нанести татуировку он едва не умер от заражения крови. Поэтому, в отличие от соратников по воровскому ремеслу, не украсил себя, как людоед с островов Тихого океана, затейливыми росписями типа «Смерть лягавым от ножа».

Он вообще не понимал, зачем ворам эти дикарские атрибуты. Облегчать работу уголовному розыску? Ведь бродяги сами рисуют себе особые приметы, по которым их потом находят и опознают.

Теперь отсутствие татуировок сильно помогало ему косить под пленного окруженца-сержанта. И за какие-то две недели Курган проявил себя во всей красе, продемонстрировал талант разводить людей на откровенность и толкать на роковые шаги.

Так, он вычислил еврея, притворявшегося Иваном Сидоренко. Потом нашел еще одного комиссара. И уже почти подбил группу заключенных на побег.

Гестаповец Фишер не мог на него нарадоваться. При этом сулил златые горы, но ограничивался куревом, шоколадом и чашкой хорошего кофе. А Курган уже задумывался, не слишком ли лихой он взял разбег. Его начинают ценить, как провокатора, а хорошими кадрами не разбрасываются. И что, теперь до конца жизни слоняться по лагерям за шоколад и буханку черного хлеба?

Тогда он решил исполнить головокружительный кульбит. Чувствовал, что к нему присматриваются. В лагере есть подпольная организация, он знал о ней и начинал прощупывать подходы.

И дал возможность заподозрить себя в работе на немцев. Да не только дал повод, но и позаботился о том, чтобы информация дошла до его кураторов. Мол, агент засвечен. Пора его менять.

Исполнил он это филигранно. Вот только немало здоровья ему стоило ожидание того, кто решится первым: подпольщики удавят его или гестапо вытащит зарекомендовавшего себя агента. Был вариант, что немцы вообще не захотят его вытаскивать — мол, сдох Максим, и хрен с ним. Или будут ловить на него, как на живца — посмотрят, кто именно его пришьет, а потом потянут цепочку. Так что часы неопределенности дались Кургану нелегко.

У него вырвался вздох облегчения, когда за ним пришли конвоиры и погнали его пинками в хозяйственную часть лагеря. Там, в отдельном помещении, ждали своей участи трое таких же страдальцев. Похоже, тоже засвеченные провокаторы. Большинство из них рано или поздно сгорали. Одним везло — их спасали немцы. Другие погибали.

— За что здесь, мил человек? — спросил похожий на барана кучерявый мужичонка с гнилыми зубами.

— За дело, — ответил коротко Курган.

И больше ни в какие разговоры ни с кем не вступал. Откушал вполне приличный ужин — каждому дали кашу, чай и большой кусок хлеба. Повалился на застеленный дерюгой топчан. И уставился в стену, размышляя, чем все кончится. Спишут его немцы, как использованный инструмент? Или пошлют в другой лагерь заниматься тем же самым? Он надеялся на то, что доказал свою преданность и способность выполнять куда более серьезные задачи. В чем немцам не откажешь, так это в рачительности использования ресурсов. Он теперь — их ресурс…

И не зря надеялся. На следующий день немецкие конвоиры подняли его с топчана и отвели в кабинет административной части концлагеря.

Курган ожидал увидеть там куратора-гестаповца. Но его ждал в тесном кабинете похожий на хряка немецкий офицер с погонами майора. Уж он явно не подошел бы на плакаты, рекламирующие арийскую стать. Подвижен, толст, широкоплеч, лет сорока. Пальцы коротенькие, волосатые, щечки обвисли. А глаза хитрые, любопытные и наглые. Он постоянно радушно улыбался.

— Я из абвера, сынок, — говорил он по-русски вообще без акцента.

Интересно, где они берут столько знатоков русского языка. Этот ведь чесал вообще на языке кухонь и подворотен, притом не напрягаясь.

— Знаешь, что это такое?

— Военная разведка. — Курган слышал об этой организации еще будучи полицаем. Гестаповцы и СД военных разведчиков недолюбливали, но вынужденно сотрудничали.

— Вот именно. Мы не костоломы из СД. Ценим интеллект и артистизм. Хочешь быть сытым, сынок? И живым?

— Конечно, герр майор.

— Майор Гоц Вебер… Так вот, люди, которые умеют притворяться и менять личины, как галстуки, представляют определенный интерес. Такие таланты не должны пропасть в мрачных стенах концлагеря… У меня имеется предложение. Ты согласен?

— Согласен.

— Не поинтересуешься, на что именно?

— Да на все! Лишь бы вырваться из этой вонючей дыры! — не выдержал Курган.

— Хорошо, — кивнул майор и протянул ему на подпись бумаги.

Так Курган попал в школу абвера…

— Да, комсомолец Лукьянов. Как я и ожидал, успел ты себя зарекомендовать. Лично трех шпионов вычислил. В боевой обстановке проявил мужество. Все же есть в тебе наша чекистская косточка. Я тебе это и тогда, в 1925 году, говорил.

— Говорил, — согласился я.

Мы отогревались в натопленной избе штаба запасного полка в десяти километрах от линии фронта. Вересов вызвал меня сюда для важного разговора. Понятно, неважным он быть и не мог — на такие сейчас просто нет времени.

— Останься ты тогда в ОГПУ — таким волкодавом стал бы. — Вересов затянулся папиросой. — Может, комиссаром госбезопасности. Чего тебя тогда на мирную ниву потянуло? Спокойствия захотелось?

— Эх, Аристарх Антонович. Какого спокойствия? Мне учиться надо было. Ну, заноза такая во мне сидела — непреодолимая тяга к знаниям.

Нисколько я не лукавил. С детства это у меня. Еще в далеком сибирском селе, мальчонкой, чувствовал, что вырвусь из оков деревенской жизни и получу образование. И революция предоставила мне такую возможность. Секретарь губкома комсомола, когда я ему рассказал о своих планах и чувствах, согласился. Молодой советской республике нужны были не только чекисты, но и учителя. Вот и направил он меня на учительские курсы. Утряс все вопросы с руководством губернской ОГПУ — там тоже люди оказались с понятием.

Тогда в стране разворачивалась ликвидация безграмотности. Мою безграмотность давным-давно ликвидировал наш сельский батюшка — добродушный бородач, считавший своим долгом научить всех детей читать-писать. А потом был студент Николенька. За участие в марксистских кружках его выгнали с физического факультета Московского университета и сослали в наше село. Был он рассеянный, непрактичный и слабосильный — в общем, не от мира сего. И к сельской жизни не приспособлен, поэтому пребывал все больше в состоянии уныния. Загорался, как фейерверк, он в двух случаях — когда говорил о точных науках и о рае на Земле в видении Маркса — Энгельса. Доступно объяснял нам, деревенским балбесам, что при коммунизме ни богатых, ни бедных не будет. У всех будет справная обувь, еда и крыша над головой. И люди забудут, что такое гнуть спину на хозяина, так как хозяев не будет. Он обучал деревенских детей счету, а жаждущих больше знаний — основам физики, географии, астрономии. Учил терпеливо, особенно меня. И еще у него были книги. Художественная литература, учебники. Пристрастил меня к чтению, и читал я их без разбора, не по одному разу.