Крещение Руси. От язычества к христианству - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Петрухин cтр.№ 25

В «Повести временных лет» отсутствуют сведения о крещении первоначальной «столицы» Руси — Новгорода: их восполняет, с ориентацией на Повесть временных лет (а может быть, как считал А. А. Шахматов, и на предшествующие своды), новгородская традиция. Под 989 г. Новгородская первая летопись повествует:

Отнести текст в целом к начальному летописанию затруднительно; время учреждения архиепископии в Новгороде неясно, тем более что эта единенная древнерусская архиепископия оставалась титулярной — почетной: новгородский архиепископ подчинялся не прямо константинопольскому патриарху, а киевскому митрополиту и не имел подчиненных епископов. Тем не менее имя первого архиепископа Аким и его корсунское происхождение (он был из тех священников, которых вывел Владимир из Херсонеса) едва ли могло быть вымышлено. При этом не названо имя киевского митрополита, что, как уже говорилось, заставило предполагать, что им мог быть Феофилакт Севастийский (в поздних летописях называются имена Михаила, Леона). Интересно и новгородское предание о гончаре из новгородского пригорода Пидьбы: в его словах можно усматривать отражение непопулярности насажденного в Новгороде киевским князем культа Перуна (которого должны были «до сыта» кормить, то есть содержать служителей культа, новгородцы).

С именем Акима (Иоакима) связана приводимая у Татищева и составленная в духе позднейших летописных сводов XVII в. Иоакимовская летопись, подробно повествующая о сопротивлении новгородцев крещению, которое было навязано Добрыней и киевским тысяцким Путятой: что приводимой там поговорке новгородцев «Путята крести мечем, а Добрыня огнем». Новгородские и другие поздние летописи продолжили рассказ о низвержении Перуна, приписав вселившемуся в идол бесу сетования: «Ох, ох мне, достахся немилостивым сим рукам». Но бес оказался хитер и, проплывая по Волхову сквозь великий мост, бросил палицу свою (т. е. Перунову) на мост, «ею же ныне безумнии убивающеся, утеху творя бесом». Речь идет о вечевых схватках между сторонами Новгорода, разделенными Волховом. По другой версии один из новгородцев бросил палицу в проплывающего Перуна, тот же ответил магическим «бумерангом», после чего новгородцы стали биться на мосту.

Иоакимовская летопись приводит собственную версию крещения Руси: согласно ей, Владимир идет в поход на болгар, побеждает их, заключает мир и принимает крещение сам со своими сыновьями и всей Русской землей. Болгарский царь Симеон присылает иереев и книги. Владимир же посылает в Царьград к императору и патриарху, прося на Русь митрополита. Те отправляют митрополита Михаила, болгарина родом, а с ним епископов, иереев, диаконов и певчих «от славян». Очевидно, что позднейший составитель летописи, используя раннюю традицию, заменил волжских болгар — мусульман, с которыми воевал и договаривался о мире Владимир, на дунайских болгар — христиан. Эта замена была не случайна — составитель Иоакимовской летописи понимал, что Руси необходимы для богослужения славянские книги и славянские священники. Вероятно, эти книги и были присланы, но греками, которые захватили при Василии II в подчиненной ими Болгарии библиотеку болгарских царей.

Само крещение летописец изображает более «рационально» с его точки зрения: священники «шедше по земли с вельможи и вой владимировыми, учаху люд и кресчаху всюду стами и тысячами». Это представление о насильственном крещении с применением «воев» продиктовано ему последующей вслед за Начальной летописью книжной традицией, где постоянно идет речь о борьбе с язычеством, якобы сохраняющимся на Руси. В соответствии с этой тенденцией он пространно излагает и свою версию крещения Новгорода. Там новгородцы, заслышав о походе на них Добрыни, учинили вече и поклялись не пустить его в град и не дать низвергнуть кумиры. Язычники во главе с верховным жрецом Богомилом, за сладкие речи прозванным Соловей, укрепились на Софийской стороне, разобрав мост через Волхов. Сторонники новой религии пытались обратить народ на Торговой стороне, но сумели крестить лишь «неколико сот». Тем временем новгородский тысяцкий Угоняй призывал горожан умереть, но не давать богов на поругание. Рассвирепевшая толпа разорила усадьбу Добрыни, избив его родичей. Владимиров тысяцкий Путята с дружиной ростовцев ночью переплыл на противную сторону и захватил нескольких главарей мятежа. Но мятежники стремились уже «разметать» церковь Преображения (значит, в Новгороде уже была христианская община!) и разграбить дома христиан. Добрыне пришлось приказать зажечь дома мятежников, чтобы те бросились тушить пожар. Затем «предние мужи» восставших пришли к Добрыне просить мира.

Прекратив мятеж, Добрыня ниспроверг кумиров, насмехаясь над оплакивающими их язычниками — те сожалеют об идолах, которые сами себя оборонить не могут! Посадник же Воробей, воспитанный при дворе Владимира, уговаривал всех на торгу принять крещение. Многие шли добровольно, сопротивляющихся же воины волокли к Волхову, так окрестив новгородцев — мужей выше моста, а жен ниже. «Сего для людие поносят новгородцев, — заключает Иоакимовская летопись, — Путята крести мечем, а Добрыня огнем».

Действительно, в новгородских слоях, соответствующих времени крещения, обнаружены следы пожара, что наводит на мысль об исторической основе позднейшего предания; не менее существенны для изучения процессов христианизации находки ранних крестов-тельников в тех же слоях ^[21]. На рубеже X–XI вв. возникает христианский могильник в Ладоге — «пригороде» Новгорода; полагают, что рядом с кладбищем располагалась деревянная церковь Климента (культ которого на Руси имеет корсунские истоки; каменный собор был построен здесь в 1153 г.): по данным антропологии, большая часть погребенных имеет скандинавские черты — вероятно, могильник принадлежал варяжским дружинникам и их семьям.

Не менее важной, чем низвержение кумиров и распространение власти просвещенного крещением княжеского рода на всю Русскую землю, задачей княжеской власти была подготовка клира для проведения службы. Летопись свидетельствует под тем же 988 г., что когда Владимир «нача поимати у нарочитые чади дети, и даяти нача на ученье книжное», матери «чад сих плакахуся по них, еще бо не бяху ся утвердили верою, но акы по мертвеци плакахся». Ситуация с уходом из мирской жизни представителей «нарочитой чади», видимо, остается достаточно драматической и в середине XI в.: в составленном Нестором Житии Феодосия Печерского говорится, как увлеченный рассказами паломников мальчик стремится к христианским святыням и вынужден терпеть побои матери, желающей, чтобы ее сын продолжил отцовскую карьеру княжеского дружинника. Дело здесь не только в нетвердости веры первых русских христиан и тем более не в «языческой реакции» — дети «нарочитой чади» действительно должны были уйти из мира, стать священниками: в «народном православии» всегда сохранялось отношение к клиру как к существам иного мира. Панченко сравнивает оплакивание детей «нарочитой чади» с традиционными в народной культуре плачами по рекрутам и г. п. Свидетельством «книжного учения» в первой четверти XI в. стала сенсационная находка в Новгороде летом 2000 г. церы — навощенных дощечек, на которых читаются, судя по предварительным сообщениям, не только канонические псалмы, но и неизвестные по другим источникам апокрифические тексты: эта древнейшая «хрестоматия» дает представление о разнообразных источниках, которыми питалась начальная русская христианская книжность.