Перстень Андрея Первозванного - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 30

– И любил, и люблю, – спокойно ответил Герман. – И всегда буду любить. А как же иначе? Мы ведь с ней близнецы.

– Я видел фотографию. На самом деле вы не так уж похожи.

– Ну, все-таки она женщина, а я мужчина, – усмехнулся Герман. – С годами сходство уменьшилось, но в детстве оно было поразительным. Одно лицо буквально. Нас часто путали, да и мы сами вовсю этим пользовались. Как все близнецы, наверное. Однако уже лет с четырнадцати мы вряд ли смогли бы изображать Себастьяна и Виолу.

– Тебя это больше всего и огорчало? – спросил Алесан, и Герман удивился не столько тому, что этот черный колдун, его друг, попал, как всегда, в самую точку, сколько остроте своего желания стряхнуть пыль со старых чувств, поковыряться в давно заживших ранах. Мазохизм, конечно…

– Ну да, можно и так сказать.

– Мне трудно понять. У нас все иначе, ты знаешь.

Да уж. Дети племени не ведали отцов, а матери считали себя сестрами. И все туареги были если не родными друг другу, то двоюродными. Понятие кровосмесительной связи в таком случае становилось более чем условным. Что характерно, туареги искренне полагали такие отношения нормальными и для других народов. Одно племя – одна кровь, какая разница, кто с кем спит, если все изначально дети одной праматери, а значит, братья и сестры? Так что если бы Герман сейчас признался, что всю жизнь тайно вожделел к своей сестре-близнецу и рассорился с семьей именно из-за того, что не смог одолеть убийственную ревность, Алесан бы вполне понял это и только посочувствовал бы другу.

Но ведь дело было как раз не в этом. Не в этом!

– Представляешь, у нас с Ладой был шанс стать чем-то вроде сиамских близнецов, – мрачно буркнул Герман. – Мы родились практически одновременно, чуть не прикончив при этом маму. И пальчики на ногах, мизинчики, у нас были сросшиеся. В смысле, Ладушкин мизинчик – с моим. К счастью, это оказалась просто перепоночка, кожа, которую благополучно разрезали, – и нас разъединили. Но я всю жизнь помнил, что когда-то мы были единым целым. Сестра этого почему-то не чувствовала так остро. А я как бы жил сразу двумя жизнями – своей и ее. Например, в детстве я всегда совершенно точно знал, где она, что думает, что чувствует. У близнецов это обычное дело, но тогда я об этом не подозревал и был уверен, что одному мне даровано такое сверхъестественное ощущение. Ужасно, скажем, смешно было, что я любил играть бумажными куклами, платьица им рисовал, причем классно, хотя притом ходил на фехтование и в секцию карате. И куколок любил маленьких, пупсиков таких, – невесело усмехнулся он. – В одиннадцать лет у меня уже был детский разряд по плаванию, а дома – пупсики… Но мне все это не мешало. Это ведь была не собственная моя жизнь, а жизнь Лады. Сейчас я бы сказал – alter ego, параллельный мир, другое пространство… ну, как в лес из города съездить и вернуться, понимаешь? А потом… – Герман тяжело вздохнул. – Потом нам стало по двенадцать лет, и я начал ощущать, как все меняется.

У Лады начались все эти женские штучки, и те несколько дней, пока они продолжались, она была закрыта от меня наглухо. Будто непроницаемой стеной! Сначала я чувствовал себя просто кошмарно, бесился, не понимая, что происходит, даже температура поднималась! Потом, позднее, анализируя свои полудетские чувства, я сравнивал себя с Ихтиандром, который слишком долго дышит легкими и у него пересыхают жабры. Но вот Лада возвращалась – и мир возвращался ко мне – прежний, полный двойственных ощущений и мыслей. Наверное, можно сказать, что тогда я не мог без нее жить. И превращение девочки в женщину воспринимал как отмирание части самого себя. То есть, конечно, это теперь я нахожу нормальные слова и говорю вполне спокойно, а тогда была одна сплошная нерассуждающая боль и протест, протест… Как говорится, я был трудным ребенком. Мама в сорок лет стала седая из-за меня. А, что рассказывать!

Он перевел дыхание, слушая эхо своих слов, катившееся до самого леса.

– Что-то я слишком раскричался, да? – спросил он, понижая голос. – Как бы не спугнуть эту тварь!

– Не волнуйся, – отозвался Алесан. – Тот бедолага рассказывал мне, что его жена как раз пела, когда тигр ворвался в хижину.

– Петь я не умею, чего нет, того нет, – искренне огорчился Герман.

– Тогда говори. Тебе же надо наконец выговориться… на прощание.

Герман насторожился.

Неужели Алесан уже чувствует то, что лишь зарождалось, смутно брезжило в нем? Может, Герман еще передумает! Но про себя знал, что нет, не передумает, и Алесан догадался об этом раньше его. Для Алесана мысль, чувство, даже импульс – такая же реальность, как слово или даже поступок. Только Алесану он может рассказать о том, что он испытывал к Ладе, только Алесан узнает, что ужасаться в этих чувствах было решительно нечему. И стыдиться – нечего.

– Мы учились в девятом классе, когда появился Кирилл. Он был старше нас – остался на второй год из-за болезни: катаясь на лыжах, упал, сломал обе ноги, позвоночник повредил… И вот пришел в наш класс. Не знаю, понимаешь ли ты, но в школе один класс, один год – это страшно много, это рубеж выше десятилетия в сорок и пятьдесят! Для нас это был человек другого поколения. Мы все на него невольно смотрели снизу вверх – и все, все поголовно девчонки в нашем классе в него влюбились. Разумеется, и Лада.

Она совершенно потеряла голову! Кирилл тоже. Я бы удивился, если бы не потерял… Лада никогда по глазам внешностью не била, но если на нее взглянешь, то уже не оторвешься. Итак, они друг друга полюбили. Ну а я…

Кирилл – он был странноватый такой. Отец то ли существовал, то ли нет, никто о нем не слышал. Его вырастила мать – известная в нашем городе тележурналистка. Очень хорошая, сильная – ее потом в Москву взяли, да она и была оттуда родом. Они уехали, но Кирилла с Ладой уже нельзя было разлучить.

Мы боролись за Ладу, как дикие звери, дозволенными и недозволенными приемами. Но если Кирилл боролся за свою любовь, то я… я защищал себя. Ту часть себя, которая отрывалась с Ладой. А это было не то что пальчик от пальчика отрезать!

Конечно, это был в какой-то степени шиз. Тогда я и начал интересоваться психиатрией, хотя всегда, сколько себя помню, хотел быть только хирургом, как отец и дед.

– Знаменитый Григорий Налетов? Тот, что из рода колдунов? – с уважением сказал Алесан, для которого пребывание в болдинской больничке отнюдь не прошло бесследно.

– Вот-вот. Не забыл? Деревня Дрюково и ее обитатели. Ведьмы-кошки, «хомуты» на редьке, осиновые поленья в колыбельках вместо детей-обменышей, украденных лешими, домовые шастают по ночам, оборотни бродят в округе… Фантастика большая и малая! Дед, впрочем, был сугубым реалистом. Мог сделаться знахарем, но сбежал в город и стал хирургом. Мы с отцом уже следом. Предполагалось, между прочим, что Лада тоже в медицинский пойдет. Не пошла. Думаю, из-за меня и Кирилла. Выбрала нечто среднее, ни нашим ни вашим – химбиофак. Ты вообще понимаешь, о чем я говорю? – спохватился он вдруг: Алесан как-то подозрительно притих за спиной. Не заснул ли часом?

– Не сплю, не бойся, – зевнул тот. – Давай еще говори.