— Личные твои деньги у тебя никто не отбирает. Ты будешь иметь особые ассигнационные поступления русских бумажных рублей, после того как в город Вену поступят указанные мною четыреста фунтов золота. Они к тебе вернутся, но в ассигнациях, хорошо сработанных нашими умельцами. Вот ими и будешь потчевать русскую офицерню…
Фальшивые деньги запускать в Россию? Ведь — повесят! Фаре де Симону отчаянно захотелось выпить, но сейчас пить вредно. Он снова вытерся своей окровавленной рубашкой, не понимая, что красит кровью лицо. Сквозь пьяный ром и сквозь число «четыреста фунтов» вдруг отчётливо замаячила возможность не только запутать в кредитных делах петербургское офицерство, но и самому оторвать себе приличный куш… Ведь это будет не явное, а тайное дело, кто же из русских офицеров признается, что состоит в денежной артели? Артель — дело мужицкое, открытое, а тут некая тайность, идущая от благородности самого цесаревича Александра. И цесаревич, а в перспективе — император Александр Первый — никогда не сознается, что создал в армии тайное общество, хоть и кредитное. Ибо он и не создавал такого… зла для армии… Ведь по сути — какое оно кредитное, это общество? Даёшь на год рубль, а получаешь в год — двадцать рублей от «Союза благоденствия». За просто так. Это — как понять? За что получаешь? За измену государю? А?
— Ну а потом, — раздался сиплый, насморочный голос, — лет через десять — пятнадцать, когда многие офицеры и в рангах повышены будут, тогда можно и пустить между ними слух, что цесаревич Александр, мол, только одноразово выделил от себя толику денег для помощи офицерам, а далее вроде как пошла измена. Будто некий аферист эту идею перехватил и пятнадцать лет снабжал офицеров деньгами. Мол, у одних деньги берёт, а другим — даёт. На том и держится. Сей приём денежной аферы известен издавна. Итальянцы им весьма тешились… И тебе должен быть известен…
— Пирамида!
— Вспомнил, молодец!.. Да, а лет через десять надо запустить слух, что мол, теперь, по личному распоряжению императора Александра Первого…
— Императором же будет Павел Первый, а не Александр, — влез в речь барона Халлера иезуит Фаре де Симон.
— Ты слушай, не перебивай, кто здесь будет императором — не твоего ума дело… В общем, чтобы не начался по империи сыск насчёт всяких офицерских обществ… артельных, кредитных и прочих, пусть те офицеры, кто брал под роспись деньги, они пусть те деньги вернут. Да с процентом! Иначе их фамилии будут засвечены, и будет им каторга и вечный позор!
— Так ведь вся армейская верхушка супротив того нахальства и обмана прямо взбунтуется! Против самого… императора в штыки пойдут!
— Верно говоришь. Того и надобно.
— О! Военный будет переворот! Ловкая и чистая схема перемены власти! — совсем пьяно восхитился Фаре де Симон. — Была русская империя, стали Русские Соединённые Штаты! Был император, а стал вдруг президент! Замечательно, господин! А можно мне не одно такое общество создать, а несколько?
— Ну, создай ещё одно. Пусть будут два таких общества. Другое можешь назвать «Общество истинных славян и патриотов России». Ну, как знаешь. Для простоты можно назвать «Северное общество» и «Южное общество». Главное в сути, не в названиях. Ну, всё, я ухожу.
— А как же я? Где мне сейчас взять прорву денег? — прокричал Фаре де Симон, уже не чувствуя от алчности никакой боли в голове и в челюсти.
— Я золота прошу, не денег, — раздалось с чёрной лестницы. — Побывай в Сибири, в городе Тобольске. Найди там купца Провоторова. Он с тобой поделится золотом. Его об этом уже попросили… наши люди. А меня в этом клятом городе не ищи. Я уплываю на английском корабле. По своим делам. Дел у меня много…
Дверь внизу крепко хлопнула.
Глава пятнадцатая
Степан Иванович Шешковский, тайный советник империи и начальник тайной Императорской канцелярии, заведующий всем уголовным и политическим сыском огромной страны, пришёл в присутствие в обычном камзоле, даже слегка ношеном. И сапоги у него не первой ковки, с заплатами на сгибе подъёма, и плётка старинная, казацкая плётка, хорошо, до лоска, выстегана. Шешковский положил плётку под правую руку на стол, перекрестился в пустоту кабинета на шторы, скрывавшие зимнее и тёмное Петербургское утро.
В такую темень да работать? Да ещё в канун Рождества… Сегодня с ночи придётся стоять в Казанском соборе рождественскую службу, стоять до утра, а поутру — конец зимнему посту! Поутру так разговеемся, что святым даром разговение никому не покажется! А через неделю снова праздник! Наступит новый год! Опять можно отдохнуть от сквалыжной и совершенно надоевшей службы!
Ведь почти половина века прошла, как он, Степан Шешковский, ходит с плёткой посреди важных чинов. И кланяются ему важные чины не от радости встречи, а от страха нежданной встречи с начальником тайной Её Императорского Величества канцелярии. О-хо-хо!
Степан Шешковский, бывший по юности своей простым канцеляристом, мечтавшим выйти на пенсион хоть бы коллежским асессором, тридцать лет тому назад совсем негаданно получил в своё полное утверждение тёмное и опасное дело. Это когда Алексашка Орлов привёз угоном в Петербург княжну Тараканову, будто бы внебрачную дочь Петра Третьего, нечаянно погибшего мужа нынешней императрицы Екатерины. Тогдашние «сильненькие» — и граф Панин, и князь Репнин, и командующий русской армией генерал Румянцев, все они, как ткань на отрезе, вдруг с полным треском разошлись в стороны, да подалее от «дела княжны».
А дело случилось и впрямь опасное для карьеры высоких по званиям людей империи, а может и жизни. А вдруг? А вдруг «княжна Тараканова» и есть княжна от курляндских кровей императора Петра Третьего, почившего в бозе от шёлкового шарфика Гришки Орлова?
Вот и вызвали большие люди империи в Петропавловский равелин Стёпку Шешковского. С него, простого канцелярского писаки, какой спрос? А ежели всё же придётся его спросить, так ведь под топором или в петле. Это «ежели» станется, когда точно окажется, что та зарёванная баба в шестом каземате — действительно курляндских, Петровских кровей.
Стёпка Шешковский тогда добился лишь одного, чтобы приказ идти ему в равелин отдала сама императрица Екатерина. Согласились большие люди империи и тайно привели Стёпку в угол сада при бывшем, ещё деревянном Летнем дворце.
И приказ императрицы был короток: «Иди!» Но за тот миг, пока звучало это слово, Стёпка успел прочесть в глазах императрицы Екатерины, чего она хочет. От него хочет, лично.
«Значит, так и сделаем...»
Попав в каземат, княжна, красивенькая бабёнка, известная всей Европе, надменно молчала при допросах... Это Степку Шешковского тронуло до боли в подбрюшье.
В первый же день молчания «княжны» Шешковский распорядится круглые сутки держать у неё в камере часового, да не простого солдата, а сержанта или фельдфебеля. Эти сержанты, десятками лет горькой службы добывшие себе лычки, не рядовые фуфлоны. Коли чего, так зарежут «княжну» штыком и перед тем не помолятся...