Смерть со школьной скамьи - читать онлайн книгу. Автор: Геннадий Сорокин cтр.№ 28

— Что такого? — с места, без всякого перехода взревел старший контрразведчик. — Да это вовсе не стишок, а гнуснейший антисоветский пасквиль! Это злобная клевета на наш народ, на внутреннюю и внешнюю политику Коммунистической партии и Советского государства. Сейчас я тебе зачитаю, гаденыш, что тут написано…

— Да не надо, — неожиданно вмешался Николаенко. — Знаем мы этот стишок.

— Я вам все еще раз объясняю, — жестко сказал лысый, — это не стишок, а текст антисоветского содержания, хранение и распространение которого преследуется по закону. Или вы не согласны со мной? Вы только послушайте, о чем это. Вот хотя бы с середины:

«…Яйца видим только в бане, между ног у дяди Вани».

Это что же ты, подонок, в наших магазинах яиц в продаже не видел? А ну, пошли со мной!

Они толпой вошли на кухню: хозяин квартиры, оба чекиста и Николаенко.

— Смотри! — Старший контрразведчик рывком открыл старенькую «Бирюсу».

На полках холодильника было небогато: заветривший кусок вареной колбасы, два плавленых сырка, кастрюлька со вчерашней кашей, полбутылки растительного масла, раскрытая баночка сметаны, упаковка каких-то лекарств в ампулах.

— Нет яиц! — сказал молдаванин.

— Это у него яиц нет, а у других советских людей есть! — выпалил лысый.

Я засмеялся. Забавный каламбур получился.

— Что смеешься, тоже этот стишок знаешь? — злобно спросил меня кагэбэшник.

— Тут я встал, развел руками! — процитировал я предпоследнюю строку стихотворения.

— Там же вроде бы другие слова? — удивился молдаванин.

— Осторожный парень, — сверившись с листочком, сказал лысый. — Не стал Ленина поминать, на себя заменил.

Я посмотрел на Солодова. Он стоял у дверного косяка бледный, осунувшийся, потерянный.

«Извини, брат, сам виноват! Видишь, как получилось: все этот стишок знают, цитируют его наизусть, а сидеть за него тебе придется».

— Ну что, антисоветчик! — развернулся к Виктору чекист.

Солодов судорожно вздохнул и без чувств повалился на пол. На кухне началась суматоха, все бросились откачивать упавшего в обморок хозяина квартиры. Я остался сидеть, где сидел.

Виктора, так и не пришедшего в себя, унесли в зал.

Без звонка и без стука в квартиру вошел еще один мужчина, с широким добродушным лицом. Он вывел Николаенко в подъезд, о чем-то переговорил с ним.

— Это тебе Солодов выдал валюту? — вернувшись, спросил чекист. — Собирайся, поедешь с нами.

— Хотите проверить, не прилипла ли у меня к рукам пара купюр?

— Это не твое дело, что мы хотим, — жестко ответил он.

Я встал с табуретки, протянул вперед руки для наручников.

— Брось кривляться! — прикрикнул на меня Николаенко. — Товарищи на работе, а ты ведешь себя как пацан!

— Поехали! — скомандовал контрразведчик.

Я и чекисты пошли на выход. Арест состоялся.

На улице я и молдаванин сели в одну «Волгу», а лысый и добродушный дзержинец прошли в другую.

— Егорович, сегодня удачный день! — радостно сказал молдаванин водителю, мрачному мужчине предпенсионного возраста, с лицом, изборожденным морщинами. — Прикинь, какую рыбину поймали: антисоветчик, да еще и валютчик! Пиво с водкой. Ерш!

— Не стыдно вам? — спросил я. — Сами же видите, какой из него антисоветчик. Он — тюфяк, размазня, и доллары к нему случайно попали.

— Учетно-регистрационная дисциплина, статистика — вещь суровая, против нее не попрешь! По статистике он матерый враг советской власти. У нас прошлый месяц был результативным, и этот неплохо начали. В апреле Солженицын был, нынче стишок про Брежнева.

— Какой стишок? — Водитель посмотрел на нас в зеркало заднего вида. — «По Советскому Союзу цены снижены опять»? Этот, что ли? Это же туфта на постном масле!

— Кому туфта, а кому — показатель раскрываемости антисоветской деятельности среди социально неустойчивого элемента. И потом, — контрразведчик опустил стекло, сплюнул на асфальт, — чем этот стишок хуже Солженицына? Читал я его на той неделе, у парней со второго этажа брал…

Мимо нас прошли две старшеклассницы в коротких школьных платьях. Ножки стройненькие, фигурки точеные. Распущенные волосы свободно ниспадают на плечи. Красота! Обеих бы в губки расцеловал и был счастлив.

Водитель при виде девушек скривился.

— Что за мода пошла такая: форменное платье — выше колен! Где это видано, чтобы молодые девки одевались в школу, как потаскухи на шабаш? Волосы неприбранные, колготки капроновые, в ушах серьги — срамота! Куда у них родители смотрят?

Мы с молдаванином переглянулись, но возражать не стали.

— Так вот, — после паузы продолжил контрразведчик, — взял я у парней рукопись Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Думаю, на дежурстве делать нечего будет, почитаю. А на позапрошлой неделе мне попался изъятый рассказ «Отель на двоих». Я его запоем прочитал, от меня потом жена три дня пряталась.

Контрразведчик сидел позади водителя, и так получалось, что рассказывал он мне, хотя по идее должен был делиться впечатлениями с коллегой по службе, а не с задержанным.

— Сюжет «Отеля» очень прост, — продолжил он. — Молодая итальянка приезжает в отель у моря и кувыркается со всеми подряд: с хозяином отеля, с его сыном, с моряками, с садовником, еще с кем-то, уже не помню. Рассказ в принципе ни о чем, но как написан, как все красочно изложено! Прочтешь страничку — и чувства наружу просятся.

— Пошлятина, — прокомментировал водитель.

— Это смотря что пошлятина! Так вот, прочел я этот «Один день Ивана Денисовича» и натурально офигел — это же надо такую дрянь написать! Сюжет — закачаешься! Короче, один зэк в сталинские времена проснулся после подъема. Его за нарушение дисциплины послали пол мыть. Потом он идет в больничку, хочет от работы откосить. Ничего не получается. Идет на работу, обедает, идет с работы. В бараке получает письмо от жены. Ложиться спать. Все! Больше ничего нет! Вот то, что я вам сейчас рассказал, — это и есть весь рассказ: тупое повествование о том, что делает зэк в лагере. Этот Солженицын забыл только написать, как его Иван Денисович на очко ходил и чем задницу вытирал.

— Скорее всего, ничем, — предположил водитель. — В те времена бумага в зоне большим дефицитом была. Это нынче зэки разбаловались: на кроватях спят, папиросы курят, мясо в обед едят. Телевизор в каждом отряде есть. Не зона, а санаторий!

— Так за что тогда Солженицына из Союза выслали, если он всякую чепуху писал? — спросил я.

— Вот за это и выслали, чтобы больше не писал, как русский Иван Денисович в столовой за бандеровцами суп доедает.