Служитель прокашлялся, напоказ порылся в карманах и смущенно развел пустыми руками. Мол, деньгами не богат, приход-то пустеет. Я безразлично отмахнулась и пообещала осмотреть погост просто так. Хотя подозревала: честнейший плут не случайно начал разговор о бескорыстии посреди реки.
Ох, стоило сигануть с возка и вернуться на свой берег вброд, и пешком бежать до «Барвинка». Но я осталась. И даже не улизнула от опасного дела вечером первого дня, и не передумала во все последующие.
На погосте оказалось предсказуемо жутко. Я одна-одинешенька упрямо бродила по заросшему крапивой кладбищу, икала и клацала зубами. Никто, совсем никто, не сопровождал, не ждал поодаль! Я злилась на трусливых селян: они-то дрожат, заперев двери и ставни, зарывшись с головой в одеяла. А я – снаружи, во тьме. На погосте инакость накопилась густая, вязкая. Мне слышалось и чуялось неладное: многовато холода, да и тени мелькают, будто играют в кошки-мышки. Из-за страха я от заката до рассвета ходила и ходила, не присев и на миг. Да что ходила – бегала! Уставала, потела. Согревалась и снова мёрзла… Украдкой подозревала, сбив ноги: я привезена для прокорма нечисти, а вовсе не для её отлова.
Впрочем, зря описываю это дельце подробно и мрачно. «Тварюка» меня не съел. Да, в вязкой тьме обитал некто загадочный. Сначала он показался мне огромным, а еще он непрестанно менялся, оставаясь бесформеннее тумана – могучий, косматый… Не ведаю, чем бы дело кончилось, но я кстати припомнила наставления премудрого Васи-художника.
«Юна, когда человек не видит, он всемогущ! Я так решил. Ночами зажмурюсь и рисую страху мирное лицо и добрый взгляд. В этом деле самое трудное – поверить в свой рисунок и увидеть именно его, открывши глаза «… Вася, пока мясник пил, неделями ютился по чужим сараям да дровникам. Так что успевал густо населить тьму веселыми домовятами и славными щенками.
Мне оказалось сложновато представить домовят. Щенков я не держала в доме. Так что сразу решила выдумывать кота. Для начала тщательно выбрала имя – Дымка. Мех сразу прирос к имени – серый, пушистый. И прочие подробности собрались складно, быстро: роскошный хвост, лунные глаза с переливом. Голос… я хотела потише-попроще, но воображаемый кот не согласился! Я сделала уступку: пусть будет у Дымки рокочущий, солидный голос. Как у большого кота. Очень большого.
На четвертую ночь я так увлеклась игрой в придумывание кота, что умчалась на погост до заката, не покушав! К полуночи Дымка шагнул из тьмы. Дал себя погладить… и мы сразу стали друзьями.
А на рассвете я устроила селу концерт – малый, на час. Вещала величественно, как директриса пансиона и азартно, как явившийся из засады Мергель. Ну, действительно, есть ли смысл жалеть селян? Кем надо быть, чтобы по дикой, беспричинной злобе закопать котенка живьем в ящике? Он до самой голодной смерти пищал, надеясь на спасение, но – увы… Зато после смерти научился будить в людях совесть. И проступала та совесть крупными мурашками, скручивала параличом, вынуждала бегать до изнеможения, ставила подножки и ломала кости! Я прямо так и излагала: стращала и совестила. Служитель восторженно подмигивал мне, порой являясь из-за спин селян – молодец, давай еще, поднажми! Я угрожала оставить чудище тут на веки вечные и накормить страхом досыта, чтоб росло и яростно когтило злодеев. И кто бьет скотину будет наказан, и кто обижает жен, и особенно кто пьет и сквернословит…
Забрать меня приехал знакомый пацан, младшенький Петра Семеновича. Обрадовался встрече: он скучал, у него накопилось много вопросов по цветникам и особенно – уходу за розами… И я обрадовалась! Самое время сгинуть, пока село не очнулось и не отплатило за мой концерт чем-то увесистым. Благо, пока всем не до меня! Одни обихаживают заброшенные могилки, другие поправляют покосившийся храм. Молитвы гудят по всем домам на радость тощему служителю. А я удаляюсь, удаляюсь…
С холма последний раз глянула на село. Красивое: березняк кудрявится по макушке холма, чуть пониже – озера синеглазые. В летнем мареве плывет треньканье колокола. Звук не просто докучает селянам, он собирает на проповедь. Еще бы! Я пообещала, что всем, кто не заботится о душе, явится призрак. Дымка выслушал – и согласно помурлыкал басом…
Пара гнедых бежала ровно, споро. Рессорный экипаж покачивался. Через сомнительный брод мы не полезли, свернули на длинную дорогу лесами-полями, деревнями.
Вечерело. Туман копился, надвигался и волок за собою сумерки. В сырой прохладе усиливались запахи свежего сена, меда и хлеба. Дымка сидел на плече, укутав хвостом мои шею и спину – согревал. Совы ухали вдали. Ну, им же хуже: Дымка в ответ пристально, заинтересованно щурился. А вот пацан из семьи Лукиных призрачному коту понравился. Тем лучше, вдвоем уютнее слушать байки о сплетниках и ходоках: меня, оказывается, по всей Дубрави советуют знакомым! Мол, если какая дрянь ухает в подполе или слизывает сметану, сходите к Липовой, поспособствует… Смешно! Эдак я сделаюсь средством от суеверий.
Мне вдруг наглядно представилась перспектива обзавестись дюжиной воображаемых котов. Но страха не возникло: я уже дремала, плыла в тумане, между сном и явью – и этих самых котов считала…
На следующий день удалось закупить розы редкостного лилового оттенка, а еще забрать переданные с поездным проводником черенки, и не абы какие, из главного питомника Трежаля! Ну, еще мы с пацаном тихонько обсудили, чем кормить котёнка, если он призрачный? Дымку мальчик не видел, но рукой ощущал щекотку и иногда замечал тень, глядя искоса. На пробу после обсуждения мы предложили Дымке варенье, мед, плюшки, мороженое, молоко, сосиску и даже кузнечика в коробке! Он выбрал мед. А вечером ушел слизывать пыльцу с барвинков.
Мне показалось: жизнь наладилась, успокоилась… ага, как же, на целых три дня! Слухи – они хуже дикой ежевики. Не выкосить их, не выполоть, не выдрать с корнем. Едва спасение села от кладбищенского привидения стало общеизвестно, ходоки повалили в «Барвинок»! Кто с денежкой, кто с рассадой, кто с мешком прошлогодней картишки… и обязательно – с надеждой на спасение.
В следующем месяце я извела трех так называемых леших. Два оказались ненастоящими, соседи шутковали, зато третий – он взаправду обитал в тени. И, пока его любимый родник не был вычищен и выложен золотистой галькой, не успокоился. После я выпроводила угрюмую сущность из старого дома, так и не узнав, кто или что это было. Оно лишь посвистывало сквознячком и показывалось вдали смазанной тенью, желая поиграть с Дымкой. А я сидела, слушала свист и плакала – долго, горько… наконец, мне полегчало, и оно ушло. То есть оно-то ушло, а вот живые люди повалили к воротам «Барвинка» гуще прежнего!
К осени стало понятно: тень у порога мира заселена не очень-то плотно. Скажу в стиле болтливого проповедника: вьюны суеверий растут буйно, однако же причины, породившие их, сродни зерну – разбросаны редко и собою малы. Чаще всего от меня требовалось выслушать историю перепуганных людей и глянуть, что их так обеспокоило, на месте. Затем утомительно, многократно повторить отрицания: нет, в вашем доме – сарае, огороде, парке, шкафу – нет невидимок. Совсем нет! Поимённо: нет домовых, банников, пеструх – кто такие? – а также нет призраков предков, злобных духов коровьего мора, бесов и бесей, чертей ужорных и мороков заглотных…