Гвен застывает, и я вижу, что она колеблется. На самом деле она не хочет задавать этот вопрос, но, как всегда, не станет поворачивать назад.
– Ты посылал ему «письма ненависти», Сэм?
Я смотрю на потек на потолке – ржавого цвета и неправильной формы, напоминающей очертания Австралии. Мои колебания тянутся очень долго, прежде чем я собираюсь с духом, чтобы сказать:
– Да, посылал. И тебе тоже. В то время это казалось правильным и легким. Своего рода правосудием. Но эти письма просто уничтожали тебя в замедленном темпе, по одному письму за раз. И я сожалею об этом. Боже, Гвен, я ужасно сожалею.
На последних словах в моем голосе прорезается болезненная хрипотца, и я знаю, что Гвен слышит это. И понимает, что эта боль так же искренна, как смех, с которого начался этот разговор.
Краем глаза я вижу, как Гвен встает с постели. Она садится на край моей кровати и берет меня за руку. В голливудском фильме в этот момент заиграла бы музыка, мы поцеловались бы, и между нами вспыхнула бы неожиданная страсть – а дальше пошла бы эротическая нарезка: обнаженные тела, озаренные мягким золотистым светом, снятые под странными углами.
Но мы не в фильме, и нам больно, и вместо этого я просто рассказываю ей полушепотом о той ненависти, которую когда-то испытывал. Рассказываю о том, как был одержим жаждой кровной мести. Это не романтично. Это отвратительно. Но, отзвучав, этот рассказ, точно так же как и смех несколькими минутами ранее, оставляет в воздухе странное ощущение чистоты.
Гвен сжимает мою руку и говорит:
– Все это время ты ненавидел его. Не меня. По крайней мере, сейчас у нас обоих есть правильная цель.
В том, что она сейчас сделала, заключается милосердие – такое редко встретишь. Это прощение, жалость и понимание, и я, не думая, подношу ее руку к губам и нежно целую ее пальцы. Я мог бы по памяти нарисовать ее – до последней черточки. Абрис ее ладони выжжен на моей руке с почти осязаемой четкостью.
Потом я отпускаю ее руку. Я ничего не говорю. Не могу.
Гвен выжидает несколько секунд, но я не шевелюсь, и она возвращается в свою кровать. Я слышу, как шуршит одеяло. Гвен выключает свет, и в комнате становится темно.
Черт возьми, я дурак.
Я сплю плохо. Мне раз за разом снится человек, прыгающий с крыши шестиэтажного здания в деловом центре Топики. Я читал в газетах об этом самоубийстве. Брат Мэлвина пришел на работу, одетый в новенький костюм, поднялся на крышу, снял галстук и ботинки. Потом аккуратно положил их рядом со своими часами, бумажником и письмом, в котором он извинялся перед своим начальником за весь этот беспорядок… а потом шагнул с крыши. Это было два года назад, безоблачным июньским днем.
Но когда во сне я вижу лицо падающего с высоты человека, то понимаю, что это не брат Мэлвина. Это я.
4
Гвен
Мы проводим целый день в публичной библиотеке, обшаривая полки и Интернет – и платя грабительские цены за распечатку материалов, – и в итоге получаем папку, примечательную своим малым объемом, однако это вся информация о Мейкервилле и Арден Миллер, которую нам удается найти. Мы засекаем четырнадцать человек по имени Арден Миллер, но лишь двое из них проживают в Теннесси, и один из них живет в доме престарелых – вряд ли это тот, кто нам нужен. Остается только один, точнее, одна Арден Миллер – высокая, рыжеволосая, тридцати четырех лет от роду, примечательная тем, что в таком возрасте у нее нет ни единой учетки в соцсетях. Мы нашли несколько фотографий, на которых она отмечена, но их совсем мало, к тому же на всех Арден Миллер вышла нечетко. На самом лучшем из этих снимков она носит шляпу с широкими обвисшими полями и огромные солнцезащитные очки, к тому же наполовину отвернулась от объектива, придерживая свою шляпу, чтобы не унесло порывом ветра.
Я понятия не имею, зачем мы ищем ее или почему, черт побери, она живет в такой глуши, в городке, заброшенном вот уже сорок лет. Или, если уж на то пошло, почему Майк Люстиг хочет, чтобы мы искали ее, если не считать того, что она каким-то образом связана с делом моего бывшего мужа.
Мы снова проводим ночь все в том же «адском мотеле», и я благодарю Господа за то, что напряжение между нами ослабло. Теперь все кажется яснее. Проще. И когда засыпаю, я впервые за долгое время чувствую себя в безопасности. Это уже немалое достижение, потому что «Френч инн» по-прежнему выглядит так, словно за годы своего существования он был безмолвным свидетелем сотен ужасных преступлений.
На следующий день мы отправляемся в Мейкервилл. Едем по таким глухим местам, что можно было бы без труда поверить, будто на всей земле не осталось никого, кроме нас, – если б не вездесущие самолеты, бороздящие небо над нашими головами и оставляющие инверсионные следы в атмосфере. Дорога несколько раз поворачивает, становясь все более узкой и ухабистой; она ведет вверх, в холмы, труднопреодолимые как для пеших туристов, так и для внедорожников.
Я сделала приблизительный расчет километража и сейчас предупреждаю Сэма о том, что мы близко к цели. Сворачиваем к обочине и оставляем машину на небольшой прогалине за деревьями, так что ее почти не видно с дороги. Потом направляемся по пешеходной тропе туда, где некогда находился Мейкервилл. Если верить хроникам, это место никогда не было особо процветающим; когда перестала действовать железнодорожная ветка, немногие предприятия, открытые здесь, разорились, и большинство обитателей переехали куда-нибудь или же умерли, цепляясь за свои разрушающиеся дома. В 1970-х годах закрылась почтовая контора, совмещенная с универсальным магазином, и магазин антиквариата, который, скорее всего, был оставлен с дверьми нараспашку и с вывеской «БЕРИТЕ, ЧТО ХОТИТЕ» в витрине. Мы нашли вырезку с выражениями печали по умершему своей смертью городку – заметка была написана в том самодовольном тоне, которым обитатели больших городов повествуют о скорбях сельских жителей. А после… ничего.
Мы сомневаемся, что нам удастся обнаружить что-либо значительное, и когда выходим из леса, чтобы взглянуть с холма на маленькую долину, где располагался город, то в свете полуденного солнца он выглядит как декорация к фильму. Четырехэтажные здания на главной улице все еще стоят – в основном потому, что некогда были построены из кирпича; но большинство других домов, возведенных из дерева, находятся на разных стадиях разрушения – потемневшие от непогоды, подгнившие, покосившиеся или же рухнувшие окончательно. Катастрофа в замедленной съемке. Некоторое время мы наблюдаем, припав к земле, однако не замечаем никакого движения – лишь птицы порхают туда-сюда, да пару раз между домами проскальзывают тощие бродячие коты. Дверь, висящая на одной петле, зловеще скрипит на ветру.
– Если Арден Миллер здесь, – говорю я, – она должна быть в одном из кирпичных зданий. Верно?
– Верно, – соглашается Сэм и встает. – Давай договоримся прямо сейчас: мы не будем стрелять, пока не выстрелят в нас. Хорошо?
– Может быть, сделаем исключение для ножей? И для дубинок?
– Ладно, – Сэм кивает. – Но смертельных ран не наносить. Нам нужно расспросить Арден, а не приволочь ее тушку в качестве трофея.