Эверест - читать онлайн книгу. Автор: Тим Скоренко cтр.№ 43

Сегодня я наконец-то получил целую стопку твоих писем – местный мальчишка принес мне их около полудня. Какое счастье, что они все-таки успели меня догнать до того, как я начал восхождение!

Я не буду читать все сразу, потому что мне хочется растянуть удовольствие. Каждое твое письмо – это луч света, озаряющий дорогу наверх. Каждое твое слово наполнено такой любовью, что мне стыдно – я не могу, у меня не хватает слов, чтобы выразить свои чувства хотя бы отдаленно в той же мере, в какой их выказываешь ты. Ты моя единственная любовь – и гора, маячащая впереди, отступает на второй план, когда я читаю строки, написанные твоей нежной рукой.

Я очень рад, что Фрэнсис поправилась. Единственная причина, по которой я заглянул вперед и прочел одно из последних писем, это желание узнать, как она себя чувствует – ты напугала меня ее жаром в первом же письме. Береги ее, хотя я знаю, насколько глупо просить тебя об этом – тебя, лучшую в мире мать. Передавай Берри и Джону по поцелую и по подзатыльнику. Первый – потому что я безумно их люблю, а второй – потому что, судя по твоему письму, они того заслуживают.

Тем временем у нас тоже интересные, пусть и крайне неприятные, новости. На пути из Кампа-дзонга в Шехар-дзонг генерал Брюс умудрился подхватить малярию. При всех его недостатках он практически незаменим. Нортон, которому, судя по всему, придется занять место генерала, опасается не справиться и уже предложил мне взять на себя часть организационных вопросов. Я не против – руководство экспедицией после базового лагеря так или иначе должно было лечь на мои плечи. К сожалению, генерал был вынужден нас покинуть – сегодня утром он отправился обратно, поскольку вылечить малярию в здешних условиях невозможно.

Разделив с Нортоном организационные обязанности, я на своей шкуре почувствовал, насколько трудно управлять такой ордой носильщиков, тем более действовать приходится через переводчиков. Генерал, даже выпив несколько кварт пива, все равно был способен трезво оценить ситуацию и правильно работать с тибетцами и индусами. Я не так хорошо их знаю, поскольку генерал прожил в Индии порядка тридцати лет, а я бывал здесь всего несколько раз. В любом случае до монастыря Ронгбук осталось пять-шесть дней пути, потом еще день до базового лагеря – и всё. Управлять носильщиками непосредственно при восхождении я смогу.

Следующее письмо, думаю, напишу уже в монастыре, потому что мы планируем ненадолго там задержаться. Настоятель всегда был нам рад, мы наберемся сил и отдохнем перед восхождением. Каждый день я буду читать по одному твоему письму, представляя себе, что его только что доставили, и каждый день новый луч света будет освещать склоны горы, моя прекрасная, моя возлюбленная Рут.

Моя дорогая Рут!

Видимо, мне удастся отправить одно письмо отсюда, из монастыря, и как минимум одно из базового лагеря с возвращающимися носильщиками. В дальнейшем я не могу ничего обещать – времени будет крайне мало даже на то, чтобы писать.

По мере приближения к горе моя любовь к ней растет в геометрической прогрессии. Сегодня настоятель провел молебен, на котором я присутствовал, но поскольку я не испытываю особого пиетета к религии, то выдержал его сугубо из уважения. Настоятель, надо сказать, очень дружелюбен, мы прекрасно устроены, и у нас даже возникала мысль использовать в качестве базы монастырь – но слишком уж далеко от него до ледника.

Нортон чувствует, что мне трудно заниматься хозяйством, потому что я ежеминутно отвлекаюсь, глядя на гору, – меня поражают ее заснеженные склоны, ее величественные очертания, и я понимаю, что она значительно сильнее меня; одолеваемый подобными мыслями, я вспоминаю о тебе, Рут, моей главной любви, моей прекрасной леди, и о детях – и гора отступает, становится более земной. В такие моменты я ощущаю, что на этот раз она, несомненно, над нами смилостивится.

Оделл уже отправил обратно несколько коробок с отснятыми кадрами – некоторые он намеренно делает точь-в-точь с тех же ракурсов, с каких были сделаны снимки двухлетней давности. Подобная практика имеет не только художественный, но и научный смысл. Кроме того, сравнивая современный вид горы со старыми фотографиями, которые Оделл прихватил с собой, мы смогли проанализировать изменения, произошедшие за год, чтобы скорректировать маршрут. Впрочем, я инициировал это сравнение в первую очередь, чтобы польстить Оделлу. Он будет ощущать себя героем, когда его снимки опубликуют в газетах, сейчас же он напряженно работает, и сравнительное исследование хотя бы немного отвлекло его от непрерывного сидения у объектива.

Но наибольшую роль в экспедиции играет, конечно, Ирвин. Его золотые руки не знают покоя: он чинит, чинит, чинит, беспрерывно что-то чинит. Я даже не понимаю, как мы раньше жили без него. Особенно потрясает то, что он сделал с рамами для кислородных баллонов – они стали легче на несколько фунтов! Примерив одну из дыхательных систем, я понял, что с подобным оборудованием просто не имею права не дойти до вершины.

И поверь мне, Рут, я клянусь самым ценным, что у меня есть, своей бесконечной любовью к тебе, что я дойду.

Есть два слоя. Нет, есть три слоя. Если можно назвать это слоями. В противоположность тому, каким меня представляют коллеги, я буду писать кратко. Длинные фразы я берегу для Рут. Она любит это во мне, потому что она любит во мне всё.

Первый слой – это письма, которые написал я. Я писал их Рут, Артуру Хинксу, Стелле, Аллену. Я писал их своей рукой в самых разных условиях. Сидя у растопленного камина. Лежа в гамаке. Замерзая в палатке. Это разные письма, но написаны они единым стилем. Когда я умру, их раздерут на цитаты, их будут выдавать за мое последнее волеизъявление. Их будут продавать на аукционах по 9999 долларов 99 центов. Американцы так любят. Они предположат, что я мыслил точно так, как писал. Они будут верить бумаге.

Второй слой – это письма, которые от моего имени напишут другие. Потом, уже после моей смерти. Писатели, журналисты, историки будут додумывать за меня мои же мысли. Они напишут десятки поддельных писем, идеально схожих с оригиналами. В этих письмах будут те слова, которых я никогда не говорил. Которых я даже никогда не слышал. Но мне будет не важно.

Сейчас мы находимся в третьем слое. Я не морщу лоб, чтобы написать очередное вычурное предложение. Их так любила Вирджиния. Она говорила: нужно писать сложнее. Нужно писать красиво. Ты среди нас, Джордж. Пиши, как мы. Ты же учитель. Чему ты научишь, если сам пишешь так. И я научился быть ими – изысканными, изящными, витиеватыми. Ненастоящими. Я научился думать так же, и мне казалось, что это правильно. Я настолько изменился, что не знаю, насколько уместно говорить «я». Я – здесь, наверху, среди ледяного ада. Они – там, у каминов, на постелях, по-прежнему спят друг с другом и обсуждают философские вопросы. Они никому не интересны.