Все семь океанов находятся в нем и сотни миллионов звезд.
Конечно, изобразительное искусство – это всего лишь один из «голосов» искусства. Музыка, скульптура, фотография, кино, архитектура, литература, театр, поэзия, танец – любой вид искусства может разжечь искру глубокой истины и пробудить чувство дремлющего в нас удивления. Даже такая древняя его форма, как риторика, может пробиться сквозь толщу повседневных забот и заставить нас вспомнить, кто мы такие на самом деле. Когда Сократ в последний раз обращался к своим обвинителям в одном из самых знаменитых произведений Платона «Апология»: «Но вот уже время идти отсюда, мне – чтобы умереть, вам – чтобы жить, а кто из нас идет на лучшее, это не ясно никому, кроме Бога», или когда Джон Ф. Кеннеди, стоя в нескольких шагах от Берлинской стены, заявил: «Я – берлинец!», или когда Мартин Лютер Кинг-младший, стоя на ступенях Мемориала Линкольна, объявил во всеуслышание: «У меня есть мечта» – в наших сердцах отозвалось нечто, выходящее за рамки слов и времени.
Музыка всегда занимала большое место в моей жизни. Когда мне было двадцать с небольшим, я жила в Лондоне и стала обозревателем классической музыки в самом читаемом глянцевом журнале для женщин Cosmopolitan, чтобы бесплатно получать пластинки и писать музыкальные обзоры (да-да, виниловые пластинки – я знаю, что выдаю свой возраст!). Я слушала их часами. Свою вторую книгу я фактически писала под аккомпанемент ста шести симфоний Гайдна. А затем я влюбилась в человека, для которого самым райским удовольствием было таскаться по всей Европе с одного музыкального фестиваля на другой.
Проведя бесчисленные часы в полутемных залах, нередко с закрытыми глазами и медитируя, я научилась погружаться в мир музыки, независимо от качества ее исполнения. Помню, однажды в лондонском Королевском театре Ковент-Гарден давали оперу Моцарта «Женитьба Фигаро». За пультом стоял приглашенный маэстро. Я сидела в зале с группой друзей, среди которых был один блестящий английский дирижер. Уже в самом начале представления мы поняли, что это будет мучительным испытанием – особенно для него. И если струнная группа оркестра еще старалась внимательно отнестись к непривычной манере чужого дирижера, то группа медных духовых инструментов даже не пыталась этого делать. Солисты исполняли свои партии как хотели, нередко беря на себя изрядную долю партии хора, но, к сожалению, никогда с ним не совпадая. Наконец все закончилось. Наш друг дирижер вскочил первым, громко и долго аплодируя с видимой искренностью. Пока он аплодировал, сидевший позади нас завсегдатай наклонился вперед и громко возмутился: «Какое ужасное исполнение!» А тот, продолжая хлопать с еще большим энтузиазмом, прокричал в ответ: «Какое прекрасное произведение!»
Во многом симфония и опера – это метафоры жизни. Как сказал философ Алан Уоттс: «Никто не ожидает, что со временем симфония должна качественно улучшиться или что цель ее исполнения – дойти до финала. Смысл музыки постигается в каждый момент ее исполнения и слушания. Полагаю, так же обстоит дело с большей частью жизни – если мы чересчур поглощены идеей ее усовершенствования, то можем напрочь забыть, что нужно просто жить».
Иногда в самом простеньком шлягере можно обнаружить великие философские идеи. Когда я училась в Кембриджском университете, я буквально влюбилась в слова классической песни Битлз «Let It Be» – оды смирению Пола Маккартни и Джона Леннона, которая вполне могла бы быть написаны Марком Аврелием:
Во времена тревог
Ко мне приходит моя мама, Мария,
Со словами мудрости: пусть будет так.
Многие популярные песни несут в себе печаль, а в большом искусстве есть немало мрачного, будь то пьеса Шекспира «Буря» или опера Моцарта «Волшебная флейта», но в конце концов любовь все преодолевает. В искусстве есть хаос и неприглядные моменты, но из них возникает новый порядок гармонии и красоты; есть и зло, но его затмевает добро.
Рисунки детей, ставших жертвами насилия и бедности в крупных городах, тоже полны мрачного колорита. Я помню один такой рисунок ребенка из Лос-Анджелеса. Он был не мрачнее других, но сквозь этот мрак было понятно, что нарисовавший его ребенок видел нечто большее и, увидев это, предоставил всем нам доступ к своему видению. Ничуть не меньшее впечатление ужаса производит сборник стихов и причудливые рисунки бабочек детей из концлагеря Терезиенштадт – более того, при беглом сравнении с иной реальностью они производят еще более трагическое и удручающее впечатление.
Наряду с музыкой и изобразительным искусством есть еще один вид искусства, который прокладывает путь прямиком к внутренней жизни, – это искусство рассказывать истории. Человек «запрограммирован» на изложение фактов; возможно, мы единственные живые существа, ощущающие собственную жизнь частью большой истории. Хотя физики утверждают, что время вовсе не является таким, как все его себе представляют, тем не менее мы в большой степени «продукты» времени. А время непременно создает истории. У всего есть начало и конец. Каков этот конец – и есть суть истории. А может, история – это как раз то, что происходит между началом чего-то и его окончанием.
Юнг называл универсальный язык историй архетипом. Он сравнивал архетип с «пересохшим руслом древней реки, которая определяет направление психического потока». Сознание связано с архетипом посредством рассказов. Являясь далеко не просто развлечением и не способом отвлечься от чего-либо, рассказы – универсальный способ поведать о цели самой жизни. А цель эта – самоактуализация, внедрение Третьей меры в нашу жизнь. Кристофер Букер
[29] предлагает семь основных сюжетов мировой литературы: «победа над чудовищем», «из грязи – в князи», «приключение», «туда и обратно», «комедия», «трагедия» и «воскресение». И хотя сюжетов всего семь, в той или иной степени они все об одном и том же: о преображении главного героя и его путешествии, в течение которого он преодолевает различные испытания, совершает ошибки, но в итоге достигает заветной цели. Как и в нашей собственной жизни, внешняя форма рассказа должна отслеживать внутреннее состояние героя. Когда порывается связь с внутренним миром и руководство доверяется исключительно своему эго, тогда-то и теряется связь со смыслом и целью жизни и мы оказываемся в вакууме, который пытаемся заполнить в погоне за все большим количеством денег, секса, власти и славы. И, как видно из литературных произведений, будь то роман «Моби Дик» Германа Мелвилла или роман Фредерика Стендаля «Красное и черное», когда эго отделяется от личности, это всегда заканчивается разочарованием и разрушением.
Мы можем использовать силу воздействия повествования и первобытную потребность в нем для переосмысления своей собственной саги. Все мы в странствии, в путешествии – разыскиваем чудовище, чтобы его убить, освободить принцессу и вернуться домой. Но слишком часто то, к чему мы стремимся – цели, которые перед собой ставим исходя из общепринятых представлений об успехе, – заводит нас в тупик, где обнаруживается, что смысл жизни совсем не там. Понять, что есть наша собственная история, помогает осознанное внимание.