Солдаты Александра. Дорога сражений - читать онлайн книгу. Автор: Стивен Прессфилд cтр.№ 56

По-персидски «даан» означает «разбойник». С точки зрения жителей Бактры, верных последователей учения Зороастра, все эти северные племена суть человеческое отребье, но мы со Стефаном так отнюдь не считаем. Например, в пресловутых даанах нас часто дивят их смелость, честность, порядочность и отзывчивость. Вот массагеты (в чьих лапах я побывал) — те да, тем симпатизировать трудно. Их дом — седло, они себялюбивы, невежественны, заносчивы, бьют плетьми своих женщин и пытают врагов. Дааны тоже, конечно, не паиньки и такие же дикари, но без излишней жестокости, что ли. Эти люди всегда жили в ужасающей бедности, по местным меркам получаемое у нас ими жалованье просто огромно, однако в день его выдачи они, как матросы, сошедшие после долгого плавания на берег, обычно пускаются во все тяжкие и порой пропиваются подчистую, даже и не пытаясь отложить хоть медяк. Скаредность, алчность неведомы им, ростовщичество тоже. Попроси даана о помощи, и он отдаст тебе все, что имеет, думать не думая о возврате должка, а уж тем более о каких-то процентах.

Эти дети степей вообще не склонны задумываться о завтрашнем дне и живут лишь текущим мгновением. Я в жизни не видывал столь беспечных людей. Если они не воюют, то пируют, было бы только на что. Жару и холод дааны переносят с одинаковым равнодушием, боль и наслаждение в их представлениях неразделимы, так же как роскошь и нищета. Они любят хвастнуть, но никогда не жалуются и ничуть не злопамятны, если размолвка не дает повода к кровной вражде. Поставленный на часы даан не покинет свой пост, даже если над ним разверзнутся небеса, а посланный гонцом проскачет в одиночку сто миль по пустыне, насмерть загонит лошадь и скорее умрет, чем не выполнит поручение. Да, они ненавидят нас за то, что мы вторглись на их священную землю, однако можно быть абсолютно уверенным, что взятый на службу даан в бою тебя не предаст. Но можно также не сомневаться, что по истечении договора этот храбрец, если его наймет на службу твой враг, будет биться с тобой с той же яростью. Дааны верны слову, веселы, великодушны. Даже если они подчас и ведут себя как отъявленные мошенники, на них невозможно сердиться. Например, мзда, положенная в чью-либо волосатую лапу, в их понятиях, есть знак хорошего тона, способ выказать расположение или дружескую приязнь. Эти люди порой ужасают, порой восхищают, но не воздать им должное просто нельзя.

Я уже так окреп, что меня допускают к участию в завершающих зимних учениях. Задействована вся армия, командует сам Александр. Условия тренировочной схватки настолько приближены к боевым, что и люди, и кони получают нешуточные ранения, в полудюжине случаев со смертельным исходом. Мне поручают отвезти одного паренька, которому дротик, пущенный из катапульты, пробил насквозь шею, в Бактру.

Когда я заявляюсь в госпиталь, Шинар там не оказывается и никто не может сказать, куда она подевалась. Испугавшись, уж не добрался ли до строптивицы ее братец, я галопом мчусь в лагерь. Там Шинар тоже нет. Я нахожу ее только после полуночи в доме Илии, на полу маленькой кухоньки. Возле нее хлопочут Дженин и Гилла. Шинар лежит на боку. Даже под одеялом ее бьет дрожь, ковер под ней заплыл кровью.

Нет, братец явно тут ни при чем.

Она вытравила плод.

Я знаю, Дженин оказывает женщинам такие услуги.

Мне все понятно с первого взгляда.

Я убит горем. Мне жаль неродившееся дитя и жаль Шинар, но больней всего меня жжет сознание, что моя возлюбленная решилась на этот шаг тайно, когда я был в отлучке. Еще я знаю, что если даже попытаюсь сейчас утешить ее или предложить ей какую-то помощь, то наткнусь на стену молчания или отговорок.

— О, Шинар! Зачем ты это сделала? Почему не сказала мне?

Как ни странно, Шинар отвечает. Она боялась, что я брошу ее. Она плачет. Я опускаюсь рядом с ней на колени.

— Шинар.

Я слышу собственный голос, он удивительно ласков.

— Шинар.

Гилла поддерживает подругу. Дженин прижимает льняную тряпицу к лону, откуда продолжает сочиться кровь.

— Скажи, с тобой все в порядке?

— Нет, — отвечает она.

Мои мысли скачут. Что приспособить вместо носилок? Как доставить Шинар к лекарям? Я трогаю ее влажный лоб и вспоминаю о других случаях, когда она исчезала или отсутствовала.

— Ты делала это и раньше?

Она не отвечает.

Я обращаюсь к Гилле и Дженин.

Они отмалчиваются.

Впрочем, какие слова могут иметь сейчас значение, кроме тех, что роятся в моей голове.

— Никогда не смей больше так поступать, — заявляю я, бросая свирепый взгляд на ее двух товарок. — Ты меня поняла, Шинар? Если ты еще раз учинишь над собой что-нибудь этакое, нам и вправду придется расстаться.

Она потеряла много крови. И продолжает терять. Необходимо срочно переправить дуреху туда, где ей будет оказана помощь. Не понимаю, как она вообще понесла? Женщины, следующие за армией, умеют предохраняться. Как можно было позволить себе зачать малыша, когда, с одной стороны, вокруг шныряют свирепые родичи с земляками, а с другой — я никогда ничего ей не обещал? Говоря честно, держался так, будто и впрямь в ней совсем не нуждаюсь.

А может, Шинар меня любит?

Эту мысль я сразу же отметаю. Не потому, что она так уж невероятна (в конце концов, эта гордячка уже больше года делит со мной постель), а исходя из приобретенного опыта. Всякий раз, когда мне кажется, будто я что-то постиг в своей вздорной красотке, она что-нибудь тут же выкидывает — и все мои заключения летят в пыль.

О себе же я полагаю, что отношусь к ней неплохо, но умею держать свои чувства в узде. Однако сейчас вдруг обнаруживаю, что обнимаю ее с поразительной нежностью. К глазам подступают слезы. Я напрягаюсь, стараясь не дать им волю. Шинар чувствует мое напряжение и истолковывает его по-своему.

— Ты сердишься. Ты меня бросишь.

Я обнимаю ее еще крепче.

— Бросишь?

— Нет, — говорю я, сам удивляясь твердости своего голоса. — Но ты должна кое-что для меня сделать.

— Что?

— Позволить мне тебе помочь.

В госпитале о ней позаботятся, ведь она там не чужая. Поместят, конечно, в солдатское отделение, но в городское крыло — там и условия поприличнее, и уход. Выкидыш нашим лекарям не в диковину, они их видали-перевидали.

Я торопливо выкладываю ей все это, пока она слабой улыбкой не дает мне понять, что имеет какое-то представление о месте своей работы.

— Боюсь, я не смогу идти, — еле выговаривает бедняжка.

— Я понесу тебя, Шинар. Я совсем не сержусь. Мне только жаль и тебя, и ребенка… — «Нашего» хотел я сказать, но не смог. — Малыша, которого нас лишила людская жестокость.

Шинар обнимает меня и пытается приподняться.

— Помоги мне, Матфей, — шепчет она.

Что свидетельствует о том, что местность покорена? То, что окрестные поселения принимаются поставлять вам провизию.