Стойкость. Мой год в космосе - читать онлайн книгу. Автор: Скотт Келли cтр.№ 84

Астронавты всегда должны быть готовы к тому, что могут погибнуть во время полета, и Марку следовало по-новому взглянуть на свои обязательства по отношению к Гэбби. Перед предыдущим полетом Марк привел все свои дела в порядок и написал письмо, которое должно было быть доставлено Гэбби в случае, если он не вернется. Отныне, однако, он был не только мужем Гэбби, но и ее главным попечителем и опорой. Его внезапная гибель ударит по ней гораздо сильнее, чем прежде.

Обсуждая с Марком его полет и вероятность гибели, мы не могли не заметить иронии судьбы. Мы с Марком были астронавтами, и риск полетов в космос был частью нашей жизни. Ни одному из нас не приходило в голову, что работа едва не будет стоить жизни Гэбби, а не Марку.

В феврале «Дискавери» отправился в свой последний полет и пристыковался к станции. Было радостно наблюдать, как члены экипажа шаттла появляются на борту МКС, совсем как я не так давно, влетая в позе Супермена – горизонтально, а не в более близком к вертикальному положении опытных участников долгосрочных экспедиций. Новоприбывшие во все врезались и без конца сбивали оборудование со стен. На следующий день после их прибытия я навестил «Дискавери», на котором совершил свой первый полет. Последний раз я был на его борту вечером 28 декабря 1999 г., когда выбирался наружу по окончании космического полета. Кажется, прошла целая жизнь.

Оглядывая среднюю палубу, с ностальгией вспоминал время, проведенное здесь. Три оставшихся орбитальных корабля были чрезвычайно похожи друг на друга, особенно «Дискавери» и «Индевор», прошедшие одинаковый апгрейд после сборки «Колумбии». Но мы, летавшие на них, безошибочно находили различия. Когда я летал на «Индеворе» несколькими годами раньше, он выглядел новехоньким, хотя пробыл в строю уже 16 лет. 27-летний «Дискавери» был самым старым шаттлом, рабочей лошадкой, выполнявшей свой 39-й и последний поход. Однако мне он виделся не пережившим лучшие годы, а вечно любимой классикой, изысканной, словно старинный автомобиль.

Я перелетел на полетную палубу, где пилот Эрик Боу, пристегнутый в кресле, просматривал бортдокументацию. Поздоровавшись, он вновь погрузился в работу.

– Слушай, Эрик, ты не против, если я минутку посижу в твоем кресле? Хочется почувствовать, каково это.

Эрик парень проницательный.

– Твой первый полет был на «Дискавери», верно? – спросил он и с улыбкой пустил меня.

Я вплыл в кресло и пристегнулся, оглядывая свое былое рабочее место. Оглядел бесконечные переключатели, кнопки и прерыватели, управлявшие множеством сложных систем, за которые я отвечал много лет назад. Я смог бы полететь на этом корабле и сейчас, если бы мне позволили. Я помнил, как сидится в этом кресле, но мое прошлое «я» казалось отчаянно молодым и неопытным в сравнении с сегодняшним, проведшим в космосе намного больше времени. Я и не догадывался, что готовит мне будущее.

Экипаж «Дискавери» совершил несколько выходов в открытый космос, один из которых был связан с японским грузом, называвшимся «Послание в бутылке». Это не был научный эксперимент, просто стеклянная бутылка, которую Эл Дрю открыл в определенный момент пребывания за бортом, чтобы «набрать космоса». По возвращении на Землю бутылку предполагалось выставлять в музеях по всей Японии, чтобы заинтересовать детей космическими полетами (лично я скептически оценивал шансы увлечь детей пустой стеклянной бутылкой). Когда выход в открытый космос был завершен и бутылка вернулась на станцию, японский Центр управления полетами захотел узнать, надежно ли я «упаковал» ее содержимое (мне было поручено закрепить крышку клейкой лентой, чтобы она случайно не открылась). Я был занят множеством дел, но японцы допытывались, пока я не вышел на связь: «“Послание в бутылке” находится на борту “Дискавери”, я открыл его, чтобы убедиться, что внутри ничего нет». Повисла пауза. «Шучу», – прибавил я.

Вскоре после возвращения на Землю с «Дискавери» предполагалось снять двигатели и отправить его в Смитсоновский национальный музей авиации и космонавтики в Вашингтоне в состав постоянной экспозиции. «Дискавери» покидал Землю чаще любого космического корабля в истории, и я думаю, этот рекорд еще долго не будет побит.

Мы с Олегом и Сашей должны были вернуться на Землю 16 марта 2011 г. Я еще ни разу не спускался на «Союзе» и испытывал любопытство. По непонятной до сих пор причине люди не делятся впечатлениями от возвращения на «Союзах» так активно, как мы обсуждали возвращения на шаттлах. Возможно, потому, что среди астронавтов, летавших на «Союзах», до недавнего времени не было бывших летчиков-испытателей и они не испытывали того жгучего интереса к летным качествам космических кораблей, которое терзает пилотов шаттлов. Я получил несколько разнородных отзывов: «Ужас!», «Нормально» и «Очень весело, как аттракцион в Диснейленде».

В тот день всех беспокоила погода, поскольку в месте приземления была метель. Наша капсула шмякнулась на твердую заледенелую поверхность голой казахской степи, отскочила, перевернулась и проползла сотню метров, увлекаемая парашютом. Я никогда не попадал в автоаварию с кувырканием автомобиля, но, думаю, приземление в «Союзе» в тот день было очень похожим – чудовищной серией сотрясений и ударов. Для меня это чувство было пьянящим.

Через некоторое время поисковики свернули и унесли парашют, прежде чем он утащил нас еще дальше. Вскоре крышка люка открылась, и в капсулу ворвалась метель – первая порция свежего воздуха за шесть месяцев, невероятно освежающая. Никогда не забуду это ощущение.

Через несколько дней после моего возвращения на Землю мы с Амико поехали проведать Гэбби в клинику TIRR Memorial Hermann, где она проходила лечение. Сначала меня потрясло, как она изменилась. Она сидела в инвалидном кресле, на голове защитный шлем, поскольку из-за отека головного мозга пришлось удалить часть черепа. Волосы стали короткими – ей обрили голову перед операцией, – и лицо выглядело иначе. Мне не сразу удалось осмыслить чудовищность того, что с ней произошло. Услышав, что в нее стреляли, я понял это разумом, но совсем другое дело – увидеть свою жизнерадостную невестку не только физически изменившейся, но и не способной нормально говорить. Иногда на лице Гэбби возникало выражение, словно она пытается что-то сказать, и, когда мы замолкали и смотрели на нее в ожидании, она могла произнести что-нибудь вроде: «Цыпленок». Закатывала глаза – она совсем не это имела в виду! – и делала еще одну попытку:

– Цыпленок.

Я видел, как это угнетает Гэбби, привыкшую выступать перед тысячами людей с речами, вдохновлявшими их и завоевывавшими их голоса. Марк объяснил, что у нее афазия, речевое расстройство, мешающее говорить, хотя способность понимать речь, интеллект и, главное, индивидуальность не пострадали. Она понимала все, что ей говорили, но с огромным трудом могла выразить собственные мысли словами.

Мы вместе поужинали в больнице, и оказалось, что Гэбби не утратила теплоту и чувство юмора. После визита, обсуждая со мной состояние Гэбби, Амико заметила, что та выглядит прекрасно, с учетом того, что ее ранили совсем недавно, и напомнила, как долго пришлось ее сестре учиться ходить, говорить и возвращать свое «я» после травмы головного мозга в автомобильной аварии. Амико не хотела быть преувеличенно оптимистичной, но знала по опыту, что люди в ужасном состоянии способны на колоссальные улучшения. Гэбби оставалась сама собой, и это позволяло надеяться на полное выздоровление.