К вопросу о циклотации - читать онлайн книгу. Автор: Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий cтр.№ 54

– Именно! – воскликнул он. – Вот и можно подсчитать вероятность: всего событий сто, благоприятных событий – бутерброд маслом вверх – пятьдесят, делим пятьдесят на сто, будет половина, одна вторая.

– Ага! – сказал я.

– Это, конечно, очень грубый пример, но я надеюсь…

– Да, да, – сказал я поспешно, но мне не удалось его остановить.

Он начал читать лекцию по теории вероятностей. Я кое-что понял. Оказывается, если бросать бутерброд сто раз, он может упасть маслом вверх не пятьдесят раз, а пятьдесят пять или даже двадцать, но если бросать его очень долго и много, то как раз получится, что масло вверху окажется приблизительно в половине всех случаев («с достаточной точностью», как он выразился). Я представил себе этот несчастный бутерброд с маслом (и, может быть, даже с икрой!), после того как его бросали тысячи раз на пол, пусть даже не на очень грязный, и спросил, неужели действительно были люди, которые этим занимались. Он так увлекся, что даже не обратил внимания на мой вопрос, но потом выяснилось, что для этих целей пользовались в основном не бутербродами, а монеткой, как в игре в орлянку. Он говорил минут двадцать, забираясь всё в более глухие дебри, и скоро я совсем перестал его понимать, и сидел, глядя в хмурое небо, и думал, что, вероятно, скоро пойдет дождь. Из всей лекции я запомнил только полузнакомый термин «математическое ожидание». Он употреблял этот термин неоднократно, и каждый раз я представлял себе большое помещение типа вокзала, с кафельным полом, где сидят люди в очках и, подбрасывая время от времени к потолку монетки и бутерброды, чего-то сосредоточенно ожидают. Должно быть, ужина.

Но тут он оглушил меня новым термином: «предельная теорема Муавра – Лапласа» и сказал, что всё выше рассказанное к делу не относится.

– Я, знаете ли, совсем не об этом вам хотел рассказать, – проговорил он голосом, лишенным прежней живости.

– Вы, вероятно, математик? – спросил я с участием. Он вызывал у меня какую-то жалость. Не ту почтительную жалость, которую я испытывал ко всем работникам точных наук, а какую-то особую… Слишком резок был переход от вдохновенного изложения основ к этому печальному «знаете ли». И тут он меня удивил:

– Нет, – сказал он уныло. – Я не математик, я – библиотекарь.

– Позвольте! Но такие, я бы прямо сказал, познания!..

– Э, знаете ли! Мне пришлось! Я вам ведь, кажется, еще не рассказал своей истории… Про закон бутерброда я еще не рассказал?

– Ммм… Почти…

– Это, знаете ли, первым заметил мой дядя с материнской стороны: я был очень рассеян, знаете ли, и часто ронял бутерброды. И бутерброды у меня всегда падали маслом вверх…

– Ну и хорошо, – вставил я.

Он горестно покашлял.

– Это хорошо, когда изредка… А вот когда всегда… Вы понимаете – всегда!

Я ничего не понимал и сказал ему об этом. Он не обратил на меня внимания. Голос его стал невнятным и монотонным.

– Мой дядя немного, знал математику и увлекался теорией вероятностей. Он посоветовал мне бросать монетку. Мы ее бросали вместе. Я сразу тогда даже не понял, что я конченый человек. А мой дядя это понял. Он так и сказал мне тогда: «Ты конченый человек»…

Я по-прежнему ничего не понимал.

– В первый раз я бросил монетку сто раз и дядя сто раз. У него орел выпал пятьдесят три раза, а у меня девяносто восемь…

У дяди, знаете ли, глаза на лоб вылезли. И у меня тоже. Потом я бросил монетку еще двести раз и… и…

Он даже всхлипнул.

– Сто девяносто шесть раз! – Он засопел и замолк, видимо, стараясь успокоиться, потом закурил новую папиросу и продолжал:

– Мне уже тогда следовало понять, чем такие вещи должны кончиться. Мне надо было понять, что когда-нибудь наступит и сегодняшний вечер! (Он снова всхлипнул.) Но тогда я, знаете ли, был слишком молод. Мне все это представлялось очень интересным. Мне казалось очень забавным чувствовать себя средоточием всех чудес на свете…

– Чувствовать – чем? – изумился я.

– Средоточием чудес. Я не могу другого слова подобрать, хотя и пытался, знаете ли…

Он немножко успокоился и принялся рассказывать всё по порядку, беспрерывно куря и покашливая. Тут я хочу оговориться. Я не стану излагать здесь всё, что он мне сообщил.

Многие из эпизодов его действительно необыкновенной жизни выпали из моей памяти. Их стерли наиболее яркие и потрясающие случаи. Он рассказывал подробно, старательно описывая все детали и неизменно подводя научную базу под все излагаемые события. Он поразил меня если не глубиной, то разносторонностью своих знаний. Он осыпал меня терминологией из теории вероятностей, математической статистики и статистической физики, обильно приправляя свою речь бесконечно печальными «знаете ли». Зачастую он пускался в философские рассуждения, а иногда казался мне даже, мягко выражаясь, несамокритичным. Так, он несколько раз назвал себя «феноменом», «чудом природы» и один раз даже «гигантской флюктуацией» (кто его знает, что это может означать). Он мне заявил, что чудес не бывает (с этим я немедленно согласился), но тут же добавил, что «чудо есть не что иное, как весьма маловероятное событие».

– Во Вселенной, – говорил он, – все процессы разворачиваются таким образом, что из всевозможных событий в подавляющем большинстве случаев осуществляются события наиболее вероятные. Возьмем, например, газ в сосуде. Молекулы движутся там с огромными скоростями и совершенно хаотически. Хаотически, ибо состояние молекулярного хаоса есть наиболее вероятное состояние для газа. Поэтому газ распределяется по сосуду с равной плотностью и в любом достаточно большом участке этого сосуда число молекул остается постоянным с огромной степенью точности, если только это число достаточно велико.

По его словам, это был простейший пример, но я его понял как-то хуже, чем историю с бутербродами. И везде и всегда в природе так: осуществляются именно те события (он говорил – «состояния»), которые наиболее вероятны. Но, кроме таких нормальных процессов, могут иметь место процессы и не совсем естественные с обыденной точки зрения. Например, газ в сосуде может весь собраться в одной его половине. Такое событие чрезвычайно маловероятно (он называл какие-то действительно очень маленькие числа, которые я забыл), но в принципе возможно. Он заявил, что существует масса таких процессов, которые маловероятны, но возможны, и если никто не был свидетелем их осуществления, то это еще не значит, что их вообще не может быть.

– Если бы такой процесс осуществился, – говорил он, – скажем, знаете ли, весь воздух собрался бы в одной половине комнаты, то все, кто сидел в другой половине, задохнулись бы, а остальные сочли бы происшедшее чудом. Но это не чудо, а вполне реальный и возможный, но необычайно маловероятный факт.

– Это была бы громадная флюктуация, – сказал он, – ничтожно вероятное отклонение от среднего.

Он, по его словам, и был такой… таким отклонением от среднего. Его окружали чудеса. Увидеть, например, двенадцатикратную радугу – необычайно редкое явление природы – было для него пустяком. Он видел их шесть или семь раз. В течение всего времени обучения в школе и в вузе он сдал несусветное количество экзаменов и каждый раз вытаскивал билет номер пять. Однажды он сдавал спецкурс, и было точно известно, что будет всего четыре билета. И он все-таки вытащил билет номер пять, потому что за час до экзамена преподаватель вдруг решил добавить еще один билет. (После этого случая он уверовал в свои способности и стал учить только пятый билет и срезался на ближайшем же экзамене – нумерация билетов оказалась перепутанной.) Бутерброды продолжали у него падать маслом вверх («На это я, по-видимому, обречен до конца жизни, – сказал он. – Это всегда будет мне напоминать, что я не какой-нибудь обыкновенный человек, а гигантская флюктуация»). Дважды ему случалось присутствовать при образовании больших воздушных линз («Это макроскопические флуктуации плотности воздуха», – объяснил он), и оба раза эти линзы зажигали спичку у него в руках. В каждом спичечном коробке, который он приобретал, было не по пятьдесят спичек, а ровно по пятьдесят две. Все чудеса, с которыми он сталкивался, он делил на три большие группы: на чудеса приятного, неприятного и чисто научного свойства. Пятьдесят две спички в коробке и бутерброды маслом вверх, например, относились к первой группе. Ко второй группе относился тот факт, что все консервы, которые он приобретал, были испорченными. Точно так же ему не везло с тортами («Я три раза травился тортом и один раз отравил жену, пока, знаете ли, не понял, что это тоже закономерность»). К третьей группе чудес он относил разнообразные редчайшие явления породы, которые имели честь происходить в его присутствии.