Порода. The breed - читать онлайн книгу. Автор: Анна Михальская cтр.№ 98

Машина уже миновала окраины Смоленска, почти не отличавшиеся от деревенских улиц, и неслась по шоссе, у города еще ровному. Это означало, что судья Василий взял направление.

— Дело в том, Анна, что я по просьбе Владимира — настоятельной, должен сказать, просьбе, да и теперь, познакомившись с вами лично, я его вполне, вполне понимаю… — историк сделал паузу, чтобы дать возможность судье — ткнуть мягкое тело Быкова локтем, Валентине — хихикнуть, Быкову — бархатно, хоть и смущенно, хохотнуть, а мне — оценить все это в совокупности. — Так вот, я внимательнейшим образом просмотрел наши смоленские архивы. И не нашел ничего. Что ж, это меня не остановило. Меня, надо вам сказать, Анна, ничто не остановит на пути, однажды избранном и ведущем, как я полагаю — а я не привык полагать что-либо безосновательно, — к цели. — Последовала вторая пауза. Краевед смотрел не на меня — на Валентину. Она смотрела на судью. Судья смотрел в зеркало заднего вида на Валентину. Володя Быков делал вид, что любуется природой. — Итак, Анна, коллеги из краеведческого музея в Сычевке просили вас подъехать лично. Что-то там у них есть. А может, нет. Но скорее всего, есть, если уж… лично. Мне кажется, что та информация, в которой вы заинтересованы и которая, собственно, и является вашей, Анна, целью в этой поездке, — нет, нет, я ведь могу и ошибаться, ошибаться… — Третья пауза. Судья и Валентина хихикают — уже одновременно — и смотрят друг на друга посредством переднего зеркала; Володя Быков глядит прямо перед собой; краевед — мне в глаза, проницательно. — Эта информация, Анна, содержится, вполне вероятно, — да, очень, очень вероятно, — в тех нескольких переплетенных томах церковноприходских книг за известные годы — интересующие вас годы, — я имею в виду прежде всего год рожденья вашего отца и других… других младенцев, — каковые тома избежали сожжения при ликвидации местного церковного прихода и вместе с книгами и некоторыми документами из библиотеки Осипа Петровича Герасимова — вашего, Анна, деда, — были свезены сперва в деревню Паршино, где в большей своей части тоже преданы были огню, ну уж а уцелевшие в Паршино — отправлены в архив краеведческого музея Сычевки — города небольшого, но зато по сей день существующего. К счастью для нас всех.

На этом речь мне показалась законченной. Правда, я не совсем поняла, в чем именно счастье для нас всех — в существовании Сычевки? В сохранности какой-то информации?

Но подлинный конец, а с ним и ответ на мой вопрос, не замедлил.

— Город Сычевка, Анна, замечателен ныне не столько своим древним прошлым — по справедливости, есть города и древнее, и даже гораздо, гораздо, гораздо более древние. Однако редко встретится вам, Анна, город, столь выдающийся … ну, скажем, своей гуманитарной миссией… Редко, редко… Редко…

— Да что ж это, в самом деле, — не выдержала я. — Что за миссия такая?

— А там сумасшедший дом, на всю область крупнейший, а уж известный еще шире, — сказал судья.

— Что же может быть благородней, Анна, чем оказывать нашим людям — я имею в виду именно и только наших людей, Анна, и более ничего, — чем оказывать столь потребную им помощь в борьбе с безумием? В страшной их схватке с грехом винопития, а тем паче — наркомании, каковыми грехами пытаются они, и тщетно, побороть сильнейший грех — грех отчаяния? Воспомоществовать ежеминутно, ежечасно, подавать ежедневно надежду? Места у нас, Анна, да и жизнь такие, что вот и доктор Булгаков, едва назначенный земством, а точнее будет сказать, вашим, Анна, двоюродным дедом Михаилом Васильевичем Герасимовым, — и тот еле избегнул морфинизма, вот и написал свою книгу, вышел в схватке победителем… А книга-то непростая… Такие вот места.

Я согласилась. И осторожно подвинулась к Валентине.

— Ну что, Анна Кирилловна, согласна? Устроит план? — Володя Быков снова повернулся ко мне.

— Володя, да я просто не знаю, как тебя благодарить. Значит, сейчас мы едем…

— В Зайцево твое едем. Василий, карту посмотрел? Через час заправка, потом на Холм Жирковский. Там найдем кого, дорогу спросим.

— Володя, да ты окаешь! Как это ты окаешь, если по всем правилам должен акать?

— Ну, окаю… У нас окают немножко.

— Но ты ведь из Смоленска?

— Нет, я не из Смоленска. Я, Анна Кирилловна, и не городской вовсе. Деревенский я. В Смоленске учился только. В пединституте. А сам из-под Вязьмы. Чего там, от нас до Москвы электричкой можно, ближе даже, чем от Вязьмы. Вот погоди, мы с тобой сначала разберемся, а потом и я в своих предках порядок наведу. А то есть вроде какие, да признавать нас что-то не рвутся. Ну, ладно. Не хотят — и не надо. Там посмотрим.

— Давай, — сказала я и умолкла.

Тем временем наладилась беседа между председателем суда Василием и Валентиной (теперь скорее Беатой). В качестве вспомогательного средства, на этой стадии знакомства еще необходимого, привлекался краевед. Вполне сознавая свою роль, он исполнял ее тактично, так что шутки сменялись намеками, намеки — другими ходами, то наступательными, то оборонительными, но непременно выражающими извечную борьбу мужчин и женщин, как это принято почему-то до сих пор у нас на родине, так что действо, в современной России называемое светским разговором, протекало легко и оживленно. Володя Быков был безучастен и лишь изредка издавал односложные звуки, в основном скептические. Он сидел впереди, как барин, в летнее утро объезжающий свои поля в легкой бричке.

Я могла наконец подумать о том, что меня сюда привело.

Солнце поднялось высоко, и раскаленный диск его был мал, как сердце цветка. Белые лучи вырывались из него так яростно, так неукротимо, что было ясно — это звезда, и звезда молодая. Даже глубокий ультрамарин неба белел от этого накала и только у горизонта становился почти черным.

Вдоль шоссе, на волнах окрестных холмов, до самого окоема лежала брошенная земля. Хор насекомых жужжал в разнотравье, над белыми кисейными зонтиками сорняков перелетали бабочки. Синели васильки. Голубела полевая герань. Желтел медовый подмаренник. Мощной коричнево-зеленой стеной вставал бурьян. Малиновые пятна были разбросаны по лугу — это поднимали свои свирепые головы сизые от злости чертополохи. Облаками наплывала дурманная полынь. Бледной немочью обмирала под солнцем лебеда. Сколько лет никто не сеял здесь золотого зерна и не собирал урожай?

Вот промелькнула деревня — нет, не деревня. Скопление домов, да нет, не домов — построек. Два-три лежало в развалинах, столько же чернело головешками обугленных нижних венцов. Ни дворов, ни заборов. Вокруг, видно, было что-то посеяно — редкие колоски поднимались к небу, и если бы не помощь сорной травы, давно бы, пожалуй, полегла эта немощная поросль. Пятнами желтели проплешины, которые и сорнякам не удалось заполнить.

Через несколько километров проехали еще одно безлюдное поселение. У дороги колодец-журавль воздел свой одинокий кривой шест к роскошным мелким кучевым облакам, выплывшим на просторы теперь уже синего неба. Что означал этот перст указующий или грозящий?

И за все время пути — никого. Дорога была пустынна. Черная «Волга» подлетела к перекрестку. Очевидно, мы достигли редкого средоточия местной жизни: с одной стороны шоссе серело низкое бетонное строение, похожее на бункер, напротив были открытые металлические ворота со следами красной краски. Из деревянного сарая за воротами виднелась пожарная машина. У стены сарая, на лавочке, загорали три мужика. При виде остановившейся «Волги» они зашевелились. Мы вышли из машины. Володя Быков двинулся к гаражу.