— И они поменялись детьми.
— Да, они поменялись детьми. Вероника отдала тебя Марии, а сама с мёртвым ребёнком на руках бросилась бежать в джунгли. Но Рамон упорно преследовал Веронику, и, поняв, что ей не уйти, бедняжка взбежала на нависавший над рекой утёс и, когда убийца уже почти настиг беглянку, вместе с младенцем бросилась в воду.
Взор мой мутился от слёз, но это не помешало мне влепить дону Эдуардо пощёчину. Он воззрился на меня чуть ли не с тем же потрясением, которое запечатлелось на лице его матери, когда та увидела меня стоящим с ним рядом — и узнала.
— А что делал ты, в то время как моя мать жертвовала собой, расплачиваясь за твои грехи? Играл в карты? Хлестал вино? Размышлял, какую ещё индейскую девушку можно обрюхатить, чтобы позлить свою мамашу?
Дон Эдуардо смотрел на меня глазами побитой собаки и молчал, но остальное я представлял себе и без него. Поспешная женитьба на подходящей девушке из чистокровной, благородной испанской семьи. Рождение наследника.
— Но ты не открыл мне всей правды. Ты не сказал мне, чем всё-таки я отличался от великого множества таких же незаконнорождённых, каких вы, благородные доны, производите на свет тысячами, насилуя или соблазняя индейских девушек.
Карета остановилась. Я и не заметил, как мы проехали через ворота и остановились перед домом, который показался мне знакомым. Почему, я понял в тот момент, когда дверь кареты распахнулась.
То был дом, где Изабелла встречалась с Рамоном де Альвой. Тот самый, куда мы с Матео явились, переодевшись женщинами, чтобы вырвать у негодяя правду.
Открылась вторая дверь.
С одной стороны кареты стоял Рамон, с другой — Луис.
Я посмотрел на отца. По его щекам лились слёзы.
— Прости, Кристобаль. Я ведь говорил тебе — я очень слабый человек.
123
— Кристо Бастард, приветствую тебя.
Приветствовал меня Рамон де Альва. Сидя в карете, я не имел возможности выхватить шпагу, да и вряд ли бы мне это помогло. Помимо Рамона с Луисом там было ещё двое внушительного вида hombres, как я понял, их прихвостней, и это не считая кучера.
Они отвели меня в дом, где поставили связанным на табурет, а затем набросили на шею петлю, прикрепив её к свисавшему с потолка здоровенному, как тележное колесо, светильнику. Ирония ситуации заключалась в том, что именно таким манером мы с Матео в своё время добивались правды от Рамона.
Как только меня связали, слуги ушли и в помещении остались лишь Рамон да Луис. Мой отец так и не вышел из кареты.
— Приветствую тебя, — повторил Рамон, — ибо ты человек, способный преодолевать любые невзгоды, выбираться из любых затруднений. Кроме, конечно, нынешних. Ну кто бы на самом деле мог подумать, что какой-то никчёмный мальчишка lépero станет самым грозным и знаменитым разбойником во всей колонии. А из разбойника превратится в признанного героя, которого и вице-король, и весь город чествуют как мужественного избавителя от пиратов.
— ¡Chingo tu madre! — выкрикнул я в ответ.
То было самое провокационное оскорбление, какое пришло мне на ум в моём положении: ведь я стоял на стуле на цыпочках, с петлёй на шее и отчётливо понимал, что время моей земной жизни почти истекло.
— Нет, amigo, как я тебе уже говорил, это скорее относится к твоей матери.
И с этими словами Рамон выбил табурет у меня из-под ног. Опора исчезла, тело провалилось в никуда, петля натянулась, как стальная гаррота. Казалось, этот рывок чуть не сорвал мою голову с плеч. Я не мог дышать, не мог даже думать, но сквозь туман и шум крови в ушах услышал испуганный крик моего отца.
Спустя долю мгновения мои дергающиеся в воздухе ноги вновь обрели опору. Балансируя кончиками пальцев на снова подставленном табурете, я жадно глотал воздух.
— Ты обещал, что не причинишь Кристобалю вреда! — крикнул дон Эдуардо.
— Убери его отсюда! — бросил Рамон Луису.
Рамон обошёл вокруг моего табурета пружинистой походкой лесного кота, который присматривается к привязанному ягнёнку, прикидывая, с какого места лучше начать терзать добычу.
Спустя минуту к нему присоединился Луис.
— Знаешь, — сказал он, — когда мы разберёмся с этим малым, я собираюсь спровадить папашу в могилу. Бабушки, которая умела унимать его дурь, с нами уже нет, а лично я не испытываю к отцу никаких чувств, кроме презрения. Нечего ему болтаться у нас под ногами.
Рамон достал из кармана золотую монету, поднял её и показал мне.
— Узнаёшь?
Я выдавил какое-то грязное, памятное по дням, проведённым на улице, оскорбление, но оно получилось не слишком внятным: петля по-прежнему сдавливала мне горло. А чего ради он показывает мне какую-то монету, я просто не понял. Почему бы не убить меня и не тратить попусту время?
— Интересная монетка, — протянул Рамон, вертя золотой кружок пальцами. — Особенная. А знаешь, Кристо, что в ней особенного?
— Чего мы ждём? — буркнул Луис. — Надо вырвать из него пытками правду да и покончить с ним.
Услышав со стороны родного брата столь «родственное» высказывание, я не преминул выдавить ругательство и в его адрес. К сожалению, неразборчивое.
— Терпение, compadre! — ухмыльнулся Рамон. — Ты разве не слышал, что терпение — это добродетель?
Затем он обратился ко мне:
— Эй, Кристо, ты ведь крепкий hombre. В каких только переделках не бывал и всегда выходил из них, став ещё сильнее, чем прежде. До сегодняшнего дня, разумеется.
И он опять вышиб из-под меня табурет: я забился и задёргал ногами, снова чувствуя, что голова вот-вот оторвётся. Доля мгновения — и опора снова оказалась под ногами.
— Знаешь, что для тебя сейчас хуже всего? Всякий раз, когда я выбиваю из-под тебя подпорку, твоя шея ещё чуточку растягивается, и после третьего-четвёртого раза позвонки не выдержат. Но нет, не думай, что всё будет так, как если бы тебя вздёрнули на виселице: раз — и помер. Как бы не так, amigo. Быстрой смерти тебе не будет, а вот паралич — такой, что ты не сможешь пошевелить ни рукой ни ногой, — это пожалуйста. Ты даже жрать сам не сможешь. Будешь подыхать медленно, молясь о том, чтобы кто-нибудь сжалился и прикончил тебя.
Рамон говорил медленно, с расстановкой, стараясь, чтобы до меня дошло значение каждого его слова. И он добился-таки своего, я действительно испытал страх. Одно дело смерть, на это у меня мужества хватало, но чтобы гнить заживо в параличе, как кусок мяса!
Рамон снова показал мне монету.
— Так вот, я хочу поговорить с тобой об этой монете. Как уже было сказано, она особенная.
Это он действительно уже говорил. Но я и тогда, и сейчас, ничего не понимал. При чём тут монета?