— Ты не выразил соболезнований в связи с кончиной моей матери, чего можно бы ожидать, — промолвил дон Эдуардо.
— Эта женщина воплощала в себе зло и теперь гниёт в аду, — заявил я, глядя ему прямо в глаза.
— Боюсь, Кристобаль, что нас, меня и Луиса, ожидает та же участь. Но да, в отношении усопшей ты прав. Признаюсь, я и сам её ненавидел. Предполагается, что каждый человек любит и чтит свою мать, но, увы, у нас в семье всё было иначе: ни я никогда её не любил, ни она меня. Она ненавидела меня за то, что я удался не в неё, а в своего отца, человека непрактичного, с её точки зрения — никчёмного мечтателя. Он привёз её в Новый Свет, потому что в Старом они почти разорились, и она своей злобой раньше срока свела мужа в могилу. Когда же мать поняла, что я ещё более никчёмный человек, чем отец, она вычеркнула меня из сердца и отстранила от дел, крепко взяв управление фамильным состоянием в свои руки.
Мой спутник помолчал, а потом вдруг спросил:
— Видел ли ты драматическую комедию Педро Кальдерона «Дочь воздуха»?
Я ответил, что нет, но слышал о ней в Севилье. Это произведение считали подлинным шедевром Кальдерона. Пьеса повествовала о воинственной царице Вавилона Семирамиде, которую жажда власти довела до того, что, когда пришло время возвести на престол сына, она тайно ввергла несчастного в узилище, а сама в его облачении взошла на трон.
— Будь у моей матери хоть малейшая возможность избавиться от сына и каким-нибудь образом выдать себя за меня, будь уверен, уж она бы такой возможности не упустила.
— Убила бы тебя, как она пыталась убить меня? — произнёс я с неожиданно охватившей меня горечью.
— Я всегда был слаб, — вздохнул мой собеседник, глядя не на меня, а в открытое окно кареты.
— Но почему для неё было так важно убить меня? Настолько важно, что из-за меня погиб отец Антонио?
— Отец Антонио, — дон Эдуардо покачал головой, — был хорошим человеком. Я понятия не имел, что моя мать причастна к этому преступлению. Мне ведь сказали, что его якобы убил собственный воспитанник, и я это принял как данность.
— Ты поверил в это? И не понял, что за этим таится?
— Я уже говорил тебе, что не был хорошим отцом. Даже для Луиса, а уж тем более для тебя.
Я знал, что дон Эдуардо — мой отец, с того самого момента, когда увидел своё отражение в зеркале, в то время как они с Луисом стояли на коленях возле умирающей старухи. Стоило увидеть наши лица одновременно, и всё встало на свои места — я понял, что за странное ощущение не давало мне покоя, когда я смотрел на кого-то из них.
— И всё равно я не вижу в её мести никакого смысла. Пусть ты сто раз мой отец, но я всего лишь один из множества бастардов-метисов в стране, где такого люда полным-полно. Ну спал ты с Марией, моей матерью, и зачал с ней ребёнка — так поступают тысячи испанцев. Чем может ничтожный ублюдок заслужить ненависть, доводящую до убийства?
— Твою мать звали Вероникой, а не Марией, — тихо промолвил он.
— Вероникой? Она, случайно, не была испанкой?
— Нет, она была индианкой. Гордой индианкой. Наш род очень знатный, близкий к испанскому престолу. Мой дед был кузеном короля Карлоса. Но по индейским меркам твоя мать была не менее знатной — она происходила от одной из сестёр Монтесумы.
— Ну просто замечательно! Все мои предки сплошь гранды да принцы, что испанские, что индейские. Но меня-то это принцем не делает. Я всё равно остаюсь одним из множества бастардов, без всяких титулов и земель.
— Я очень любил твою мать, этот дивный цветок, и никогда больше не встречал женщины, обладавшей такой естественной красотой и грацией. Будь Вероника рождена в Испании, она непременно стала бы возлюбленной принца или герцога.
Дон Эдуардо умолк и снова уставился в окно.
— Расскажи мне о матери побольше, — попросил я.
— Вероника была единственной женщиной, которую я по-настоящему любил. Её отец был деревенским касиком у нас на гасиенде. Мы там, как и большинство знатных землевладельцев, почти не бывали, но, когда мне исполнилось двадцать, матушка спровадила меня туда, потому что считала нужным удалить из города, подальше от вредных, с её точки зрения, влияний. С тем, чтобы я отвык от книг, поэзии и всего такого, а взамен приобрёл навыки, подобающие un hombre, настоящему мужчине. Управляющему той гасиендой было поручено превратить мечтательного мальчика в подлинного кабальеро, носителя больших шпор.
— А управляющим, как я понимаю, был Рамон де Альва?
— Да, Рамон. Вот этот человек многого добился в жизни, он со временем стал одним из богатейших людей в Новой Испании. Мало того что к его мнению прислушивается сам вице-король, так Рамону ещё ведомы грязные секреты половины знатных семейств колонии. И, как я слышал, он многократно пополнял дырявые карманы дона Диего.
— Не думаю, чтобы его влияние и богатство были приобретены честно, — вставил я.
Дон Эдуардо пожал плечами.
— Честность — это драгоценный камень со многими гранями, и для каждого из нас они сверкают по-разному.
— Попробуй сказать это тысячам индейцев, которые умерли в шахтах и при прокладке туннелей.
В моём голосе всё ещё звучал яд, однако сердце моё пусть медленно, но уже смягчалось по отношению к человеку, который, как ни крути, всё-таки доводился мне родным отцом. В конце концов, дон Эдуардо не пытался скрыть или оправдать содеянное. Напротив, его величайшим грехом было то, что он пытался отвернуться — или убежать! — от зла.
Дон Эдуардо печально улыбнулся.
— Как явствует из того никчёмного образца идальго, который ты видишь перед собой, даже де Альве не под силу было сотворить чудо и сделать из меня настоящего кабальеро. Мать хотела, чтобы я полюбил запах крови, но я упорно предпочитал вдыхать аромат роз, а между ног чувствовать не кожу седла, а нежное лоно женщины.
Во исполнение матушкиной воли я отправился на гасиенду, под присмотр и попечение Рамона, но, к её ужасу, вместо того чтобы оставить прежние привычки и увлечения позади, я потащил их за собой, как старый сундук. Который мигом открылся, стоило мне лишь увидеть твою мать.
Первая наша встреча состоялась в церкви. Как владелец гасиенды, я должен был подавать пример пастве и присутствовать на воскресных богослужениях, и в тот раз, когда Вероника вошла в храм со своей матерью, стоял рядом со священником.
— А священником в той деревне был отец Антонио?
— Да, совершенно верно. Вообще во время моего пребывания на гасиенде мы с ним сблизились и подружились. Отец Антонио, как и я, любил классическую литературу. А поскольку я захватил с собой почти всю свою библиотеку, немало книг досталось ему от меня в подарок.
— Они были помечены твоими инициалами. По этим книгам отец Антонио знакомил меня с творениями классиков и учил латыни.