«Вообще-то я опасна», – хочется сказать мне.
Но после сегодняшнего я и сама уже в это почти не верю.
– В общем, знай, что деньги у меня есть.
Теперь я хорошо слышу ее голос. Говорит она плавно и четко, будто актриса в старом кино. Если бы у меня был такой голос, я бы болтала без умолку.
– Ладно, – отвечаю я.
Потом она вытаскивает телефон и спрашивает, какой мне нужен адрес. Лэнгфорд, Твайнинг-стрит, 451. Она вбивает его в поисковик и через пару секунд сообщает, что Лэнгфорд в четырехстах милях отсюда. Я прошу ее достать из бардачка ручку с бумагой и записать, как туда добраться. Становится тихо, слышен только скрип ручки и ее дыхание. От этих монотонных звуков начинает клонить в сон, так что я включаю радио, и мужской голос произносит:
– Вы слушаете радио ВНРК, с вами Уэст Маккрей, и сегодня я…
Голос обманчиво приятный и ласковый, прямо как у Сайласа Бейкера. Желудок завязывается в узел. Не хочу сейчас слушать мужские голоса. Выключаю радио. Девушка улыбается краем рта и протягивает мне листочек с инструкциями. Я бросаю быстрый взгляд на бумажку, а потом кладу ее на приборную панель.
– К-как тебя зовут?
– Кэт.
– С-Сэди.
Ненадолго зажмуриваюсь. Я не собиралась называть это имя.
– Спасибо, что подобрала меня, Сэди.
– Б-без проблем, Кэт.
– Значит, мы обе сбегаем из Монтгомери. Я уже бог весть сколько в дороге, и знаешь, городки, которые на первый взгляд кажутся идеальными, на самом деле хуже всех. В них вроде бы есть все, что нужно для хорошей жизни, но заполучить это не удастся. Не высосешь из них крови, понимаешь?
– А т-ты кровопийца, з-значит?
Кэт поворачивается ко мне. Ее высыхающие волосы превращаются в завитки мышиного цвета. Она лишь улыбается в ответ, а потом спрашивает:
– А что у тебя с лицом?
Я шмыгаю носом и тут же об этом жалею.
– У-упала.
– Болит?
– Н-немного.
– Ты не против, если я переодену джинсы? Они такие мерзкие.
Я пожимаю плечами. Кэт начинает рыться в своей мокрой сумке. Судя по тихим ругательствам, там все промокло до нитки. Через какое-то время она издает победоносное «Ага!» и выуживает из сумки черные леггинсы. Едва она их вынимает, все остальное вываливается из сумки вместе с ними.
– Вот блин.
Следующие несколько минут Кэт нашаривает свои вещи между сиденьями с такой тщательностью, что я сразу понимаю: она не может себе позволить хоть что-нибудь потерять.
Подняв упавшие вещи, она стягивает мокрые джинсы и нижнее белье, оставшись абсолютно голой ниже пояса, потом влезает в сухие леггинсы и довольно выдыхает:
– Так-то лучше.
Я сразу понимаю: такое поведение – вопрос выживания. Перед окружающими она всегда хорохорится, изображает самоуверенность. Хочется сказать Кэт, что со мной ей не обязательно так себя вести, но вряд ли она меня послушает.
– Так и чем ты занимаешься? – спрашивает она.
– К-кручу баранку.
Она смеется:
– Я имею в виду, зачем тебе в Лэнгфорд, Колорадо, на Твайнинг-стрит, четыреста пятьдесят один?
Слышать, как абсолютно незнакомый человек без запинок произносит этот адрес, даже как-то жутко, но неудивительно, что после составления инструкции она его запомнила.
– П-путешествую, – отвечаю я. – С м-младшей сестрой.
– Круто. – Кэт оглядывает машину, оборачивается на пустое заднее сиденье. – А где она?
– Я ее п-подберу.
– На Твайнинг-стрит, четыреста пятьдесят один?
– Д-да, план б-был такой.
– Но ты же не знала, как туда добраться, разве нет?
Я сглатываю. Не знаю, что ответить. Чувствую, как она изучает меня взглядом, но допрос все-таки не продолжает.
– А у меня нет ни братьев, ни сестер. И, честно говоря, мне это даже нравится. А сколько ей лет? – Кэт барабанит пальцами по дверной ручке, и тут я понимаю, что заставила ее понервничать. – Она младше или старше?
– Ей тринадцать. А мне д… Мне девятнадцать.
Она присвистывает.
– Ни фига. Тринадцать. Мне столько было почти с десяток лет назад. Помнишь себя в том возрасте? Все тринадцатилетние считают себя самыми умными.
– Т-точно.
– Боже, – бормочет Кэт.
Мне кажется, ее воспоминания о тринадцати годах серьезно отличаются от моих. Мама тогда встречалась с мужиком по имени Артур… где-то с полгода. Фамилию забыла. Вообще его не очень хорошо помню. Все после Кита было как во сне. У Артура были… сальные черные волосы, большой нос. Неприятный высокий голос. Я не понимала, что мама в нем нашла, пока не смекнула, что у него всегда есть деньги и наркотики. Он был дилером. В итоге мама его сломала, он стал употреблять собственный товар и оказался на мели.
А потом он исчез из нашей жизни.
Мэтти было восемь. Примерно тогда она стала понимать, что с мамой что-то не так. Она начала заводить друзей в школе, и было трудно не заметить, что другие мамы не закидываются препаратами за завтраком, не теряют способность связно разговаривать к обеду и не вырубаются к ужину. Я помню, как сидела с Мэтти около трейлера и повторяла, как попугай, старые байки Мэй Бет, потому что та просила меня не мешать сестре любить маму, чтобы она не мечтала о другой, как я. Я люблю Мэй Бет, но она ужасно со мной поступила. Она до сих пор ведет себя так, будто это была моя идея.
«Мама больна, понимаешь, Мэтти? Она не виновата. Никто же не виноват в том, что у него рак, например».
– … я была такой стервой, – слышу я обрывок истории Кэт. Оказывается, она все это время не умолкала. – Я даже не представляла, какой буду в двадцать, но зато была уверена в том, что познала жизнь, во всем разобралась, понимаешь? Я хотела быть… – Она осекается. – Да вот такой, как сейчас. Хотела творить все что хочу. Ловить тачки на обочине. – Она смеется. – Только в моей голове это было не так стремно.
Я не успеваю спросить, что такого стремного с ней случалось, потому что она первая задает вопрос:
– А ты какой была тогда?
– …
Пока я пытаюсь справиться с блоком, Кэт внимательно смотрит на меня. Через некоторое время я чувствую, как к лицу приливает краска, и делаю то, чего обычно себе не позволяю. Извиняюсь.
– П-прости.
– Да ничего страшного.
– Т-такое бывает, к-когда устаю. – Чешу подбородок и жалею о сказанном. – Кхм. Н-не знаю. П-приходилось много с-сидеть с сестрой. М-мама у нас б-была… – я слабо машу рукой, – … т-так себе.
– Жестко. А как зовут сестру?