«В Москве, старики сказывали, случись царям выехать из Кремля, так народ всем скопом валит поглазеть. А тут – будто и не хан, а разбойная ватага въезжает в столицу, право…» – с удивлением подумал Маркел, и вдруг…
– Ох! – не поняв, что с ним произошло, он с трудом выдохнул: горло сдавило чем-то жестким и колючим. Темно-красные сполохи метнулись перед глазами. Вскинул левую руку к шее – аркан! Его поймали арканом, будто дикого необъезженного скакуна, и теперь изо всех сил тянут к себе. Успел подумать, что всадник не может конем сорвать его с ног на землю – слишком узкая улочка, а назад пятиться трудно.
И вспомнил, чему когда-то учил отец, который не раз сходился со степняками в конных сшибках на левобережье Яика. Последним усилием воли бросил тело врагу навстречу, а левой рукой рванул ослабшую петлю с шеи прочь.
Выхватил саблю, но сверху из седел упали сразу двое, набросили на голову халат, рот затыкают, чтобы не закричал о помощи, чем-то ударили по голове…
Маркел напрягся всеми мышцами, устоял, вскинул руку, чтобы рубануть саблей наотмашь, но и руку перехватили, крутят уже за спину. Без всякой надежды быть услышанным Маркел собрал остатки дыхания и крикнул из-под пыльного, пропахшего кислым чужим потом халата:
– Братцы! Спасите!
Вокруг чужие приглушенные слова, а затем зычный понукающий спешить покрик.
– Гей! – послышался вдруг над Маркелом чей-то зычный голос, тут же началась ругань; и Маркел проворно сорвал с головы вонючий халат. Оглушенный, помотал головой, приходя в себя. Осмотрелся, надеясь увидеть рядом родных казаков, но их не было. С ним успел поравняться конный отряд. Сотник, оттеснив своим конем богатого хивинца, остановил на Маркеле удивленный взгляд. И казак, еще не поняв, кто его заступник, видел перед собой белолицего, по-южному загорелого всадника с широкими и, как синь неба, голубыми глазами. И усы светлые, закрученные колечками, а не отвислые, как у хорезмийцев. Чуть позади голубоглазого сотника ехал солидного роста рыжеволосый и рыжеусый напарник – тоже явно не из коренных жителей.
И тут с коня Маркела окликнули:
– Эгей, брат казак! Из каких это краев тебя ветром сюда задуло?
Маркел не сразу даже сообразил, что вопрос задан на родном языке. Он посмотрел вслед поспешно отъехавшему хивинцу и непроизвольно, все еще будто в чадном угаре, откликнулся:
– Я-то с Яику, а караванщики из Самары.
Сотник обернулся к рыжеволосому товарищу, радостно сказал:
– Ты слышь, Пров! Земляки наши в Хиве объявились! Вот благо – своего из петли вынули.
Пров что-то неразборчиво ответил, а сотник, уже отъехав с десяток шагов, обернулся в седле и прокричал обескураженному казаку:
– Не бродите больше по одному – не тот час! А купцам скажи, пусть ждут к вечеру, наведаемся в гости непременно!
– А что ж, приходите, – только и нашелся ответить Маркел и тут же попятился за калитку: из-под конских копыт вдоль улицы тучей пошла белесая едкая пыль.
На подворье вышел улыбающийся Рукавкин, полюбопытствовал:
– С кем это ты разговором перекинулся? – присмотревшись к Маркелу, посерьезнел лицом. – Да что с тобой? Точь-в-точь выходец с того света! – выслушал торопливосбивчивый рассказ казака, в досаде плюнул на пыльную землю. – Вот мерзость человеческая! На живых людей охоту учинили, аршины заморские! Ведь могли увезти, и мы не знали бы – кто, куда! Где тебя искать? Канул бы как в прорубь. Похоже, что сколько нам ни жить здесь, а подлости от баев не будет конца, – и повернулся в дом рассказать о происшествии самарянам и казакам да предупредить Герасима, чтобы приготовил достойный ужин.
– Тоже самарянин, ты сказываешь? – переспросил Родион. – Да еще на воинской службе?
– Тут есть о чем нам подумать, – негромко проговорил Данила. – Быть может, и нам в чем посодействует.
Сотник – выше среднего роста, с отменной выправкой всадника, курносый и толстощекий – вошел во двор уверенной походкой, поздоровался со всеми крепким рукопожатием и назвался:
– Семен, Касьянов сын, а прозвищем Квас, ханский сотник, был в городе Хазараспе, что к югу от Хивы, на реке Амударье.
Данила Рукавкин радушно повел гостя в передний угол, где на ковре стоял самовар, в изобилии приготовлено жареное мясо, рыба, душистый мед, фрукты и штоф гданьской водки.
При виде штофа Семен махнул пальцами по обоим усам сразу, крякнул и с восхищением проговорил, чуть заметно картавя:
– Благодать вам, братцы! А среди этих мусульман, право, и запах водочки не унюхаешь. Разве что во сне привидится, будто забрел в наш прокопченный кабак да и спустил всю амуницию до гуньки! Эх, было времечко, да кануло тяжелой гирькой в холодную прорубь, только – бульк, и больше ни звука! Дома, бывало, грех под лавку, а сам на лавку.
Ели и по российскому обычаю пропускали по нескольку добрых глоточков то под мясо, то под рыбицу, то как оно закусится башкирским медком или заестся здешними орехами.
Семен захмелел быстро, а захмелев, отодвинул еду и попросил крепкого чая. Пил, трезвел, снова пил и потел.
– С дороги в теле жажда скопилась, а вот теперь полегчало. – Он вытер толстые щеки полотенцем. Пристально посмотрел на Родиона Михайлова, потом на Ширванова, будто силился что-то вспомнить.
– Обычно в хивинские свары я не лезу, – пояснил Семен на вопрос, как он спас казака. – Сами кашу варят, сами пусть и обжигаются. И нынче хотел мимо проехать, да будто ослышался – человека мнут, а он кричит: «Братцы!» Сперва подумал, что кого из старых пленных изловили, а тут такой матерый свежий осетр с берегов Яика! – И вновь, который раз за вечер, внимательно присмотрелся к Родиону и неожиданно сказал:
– А мне твое обличие знакомо.
У Родиона светлые широкие брови поднялись над карими глазами едва ли не до середины огромного лба, и он, не в силах скрыть изумление, опустил пиалу на ковер.
– Ну-ка, напрягись.
– Как определили меня по сроку в солдатскую службу, недолго был приписан к Ставропольскому батальону, что в Самаре тогда стоял. А потом кинули нас с некоторыми товарищами в иной полк и послали усмирять башкирцев. Так вот, перед отъездом из Самары зашел я в лавку прикупить кое-что на дорогу. Вот там тебя и приметил, как гнулся ты под низковатым потолком, чтоб голову не зашибить случаем. Только, кажись, бороды-то о ту пору не было, ась? – И Семен наклонился вперед, с озорной улыбкой уставился в глаза Родиону.
– Верно же, не носил я прежде, лет пять тому назад, бороду, – поразился Родион.
– А купчина, хозяин твой, ниже ростом, но в плечах как бы не шире тебя. И большая черная родинка над бровью. Его и натощак не обойдешь!
Тут и Рукавкин не стерпел, вспомнил обличье купца Кан-дамаева, выкрикнул возбужденно:
– Вот уж память, братцы! – От нежданной встречи с земляком в далекой враждебной стране вдруг стало легко и радостно на душе. Будто и нет в двух сотнях шагов ханского дворца и злобного к россиянам Каипа, будто не добрая тысяча верст песками и дикими степями отделяет их от родного Отечества, а сидят вот они в тесном кругу, среди своих, и никакой заботушки о завтрашнем дне.