Над Самарой звонят колокола - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Буртовой cтр.№ 67

– Лик свой прячу по причине тяжкого увечья, господин капитан, – дьяконским басом отозвался пушкарь. – Иные бабы в обморок падают, ежели ветром сетку нечаянно поднимет. То мне печать дьявольская от прусской кампании осталась, после сражения с Фридрихом при памятной россиянам деревне Кунерсдорфе. Четырнадцать лет уже минуло, а не стереть. С этой меткой и в могилу лягу… Допрежь того красавцем был, иные знатные дамы с завистью поглядывали на мою молодецкую стать… А теперь вурдалаку уподобился.

– Покажись, – настоял Иван Кондратьевич.

Пушкарь хмыкнул, пальцем вскинул сетку на поля киргизской шапки, и капитан Балахонцев, сам того не ожидая, вздрогнул и отступил на шаг, увидев чудовищный лик пушкаря. Похоже было, что лошадь копытом ударила его в голову чуть ниже переносья, отчего ноздри выворотились вверх и топорщились над промятой верхней челюстью двумя черными дырками. По густому волосу бороды можно было судить, что и нижняя челюсть с изрядным изъяном, отчего толстые губы всегда плотно сжаты. Счастье, что лоб не искалечен и глаза истинно человеческие, а не дьявольские, и светились скорбной усмешкой: вона, даже военный командир от его лика упятился спиной к столу!

Пушкарь медленно наклонил голову, и сетка упала, закрыла лицо.

– Да-а, брат, тут не думавши, и то выкрикнешь: «Чтоб тебя буйным ветром унесло!» Да, слышь-ка, вспомнил, сказывали старухи, что по весне при первом ударе грома надобно всенепременно умыться. Дескать, вода в этот час молодит и красит лик. Не пробовал так-то делать?

Пушкарь отмахнулся ручищей.

– Горбатого могила выправит. Разве что случись опять какой баталии быть, еще раз бомба рядышком рванет да вдругорядь чем-нито по затылку огреет, зато с лица выправит… – И хохотнул. От этого смеха у капитана Балахонцева мурашки побежали по спине. Он передернул задеревеневшими плечами, покомкал усы и начал спрос по делу:

– Как прозывают тебя, братец? – Прошел к столу с бумагами. – Отпишу в Самарский магистрат бургомистру Ивану Халевину, чтоб дал тебе в подчинение добрых плотников да кузнецов чинить лафеты и пушки ставить в казематы.

– Прозываюсь Сысоем, а прозвище взял по уродству своему – Копытень.

– Так и пишу, – проговорил Иван Кондратьевич, склонившись над просторным столом. – Пушечных дел мастер Сысой по прозвищу Копытень. Женат ли? Не из праздного любопытства спрос этот, а кто тебе харчи готовить будет? Если есть женка, то привози ее сюда, где поселить, место найдем.

Сысой Копытень помолчал, переступил ногами, потом ответил, по возможности приглушив бас:

– Нету у меня женки. Покудова не уродлив был, все приглядывался к девицам покрасивее да побогаче. Думал, что и на купеческой дочери такому молодцу не зазорно было бы жениться… Да упустил свой час. Лет с пять тому посватался было к солдатской вдовушке, да она в ответ со слезами сказала тако: «Милый детинушка… И любила бы я тебя, и лелеяла бы… кабы ты ликом ко мне не оборачивался. В ночи вдруг при лунном свете закричать до беспамятства могу…» С той поры и не сватаюсь более… – Сысой выговорил эти в душу огнем упавшие невесть когда еще слова и умолк.

– Да-a, брат, невеселая история получилась у тебя, – негромко проговорил Иван Кондратьевич и поинтересовался, отчего на нем азиатская сборная одежонка.

Сысой Копытень мельком оглядел себя, пояснил, что случилось ему быть в работе под Оренбургом, в Каргале у одного богатого сеитовского татарина, так при пожаре, спасаясь, выскочил из горящей избы в одном исподнем белье, зато не устрашился вновь в огонь метнуться и вынести двух малолетних детишек.

– Хозяин-то тем днем в отъезде был, а воротясь, не знал, в какой угол меня и посадить. А одежонку тамошние жители собрали, у кого что случилось изрядного размера. Вот только сапоги пошили на свой манер, потому как такой ноги ни у кого не оказалось.

Капитан Балахонцев, не теряя времени – кто знает, сколько дней у него осталось в запасе? – тут же повел Сысоя на вал земляной крепости, где у южного бастиона, обращенного в сторону Оренбурга, копошились солдаты – спешно разбирали в срубах гнилые стены, заменяли новыми бревнами, а иные обвалившиеся навесы раскатывали вовсе. На их место надобно было ставить новые перекрытия.

– Вот, Сысой, сам гляди, в сколь печальном виде наша земляная крепость. А разбойные бунтовщики, того и гляди, со дня на день подступят к городу, могут учинить обывателям жестокое истребление… Так ты порадей, голубчик, и будет тебе от государыни Екатерины Алексеевны непременная награда.

За стуком топоров Иван Кондратьевич не разобрал, что проговорил под сеткой этот белокурый детина в киргизской островерхой шапке, но переспрашивать не стал.

– Побудь при них, чтоб не бездельничали, – распорядился капитан Балахонцев, оставляя подпоручика Кутузова на валу. – Мне надобно посетить бургомистра. Пора и магистратским – чтоб их буйным ветром унесло! – зашевелиться и город хотя бы в малое воинское состояние привести.

И поспешил в Самарский магистрат с предчувствием, что горькие известия уже не за горами…

2

Двенадцатого декабря в три часа пополудни караульные у городских рогаток на Оренбургском тракте остановили конного человека. Всадник назвался черкашенином Кинель-Черкасской слободы, едущим в Самару по делу, и под присмотром солдата был доставлен в комендантскую канцелярию для спроса.

Капитана Балахонцева адъютант Васька сыскал на оружейном складе, где Иван Кондратьевич пересматривал хранившиеся там исправные и порченные от долгой службы ружья, пистоли, солдатские и канонирские принадлежности. Смотрел и прикидывал, много ли ружей можно раздать самарским жителям, случись сбежаться им в земляную крепость по набатному звону, чтобы помочь его солдатам и казакам отстоять город от разбойного нападения бунтовщиков.

– Вот незадача! – сетовал Иван Кондратьевич, перекладывая ружья на полках. – Добрая половина к стрельбе совсем не пригодна! А иные ежели починить малость, так и сотню магистратских да отставных чинов можно было бы поставить на вал… А так, что ружье, что мужицкая дубина, только и годится прикладом по голове бить, не более. А обыватель без ружья и вовсе оробеет перед набеглыми казаками того Емельки.

– Средь самарцев изрядное число отставных господ офицеров. И у всех есть исправные ружья да пистоли, – напомнил как бы ненароком сержант Стрекин, который был в тот день старшим в карауле.

– На них-то я весьма и рассчитываю, – отозвался Иван Кондратьевич, покидая подземный арсенал и выходя на свежий воздух. Увидел бегущего от казармы денщика Ваську, насторожился: с вестью кто-то погнал его сюда.

Запыхавшийся денщик доложил о пойманном черкашенине, у которого сыскалось какое-то дело в Самаре. Капитан Балахонцев чуть ли не бегом, под стать денщику, поспешил в канцелярию – сердцем почуял, что радостных сообщений тот наехавший к Самаре черкашенин не привез, потому как и от губернатора Рейнсдорпа давно уже нет курьера в столицу: стало быть, Оренбург закрыт накрепко.

Смуглолицый пожилой житель Кинель-Черкасской слободы Дмитрий Назаренков, зябко потирая руки и через стекло посматривая за своей лошадью, оставленной у ворот канцелярии, сообщил капитану Балахонцеву, что он пробирается от Татищевой крепости, где гостил у родных, к себе в Кинель-Черкасскую слободу. И довольно насмотрелся, что воровские партии побрали все крепости близ Оренбурга, а более того, уже и в Сорочинской крепости засели.