— Ваше величество, как вы? — послышался встревоженный голос Бенкендорфа.
— Дело плохо. Видно, левую ключицу сломал, — сдержанно ответил император, почувствовав боль в плече, и тут же поинтересовался: — Где мы?
— В семи верстах от Чембара.
— Как камердинер, ямщик?
— Они сильно пострадали.
— Оставь меня, помоги им.
— А как же вы, ваше величество?
— Мне вон служба поможет, — попробовал улыбнуться государь, глядя на солдата с котомкой за плечами, стоявшего за спиной Бенкендорфа.
— Рядовой Байгузов! — доложил солдат и, опустившись на колени, постарался посадить государя на землю.
— Пить, — прошептал император.
— Сейчас уважу, ваше величество, — проговорил солдат, доставая с котомки свою манерку.
Подошел Бенкендорф. Покачал головой и сказал грустно:
— Воду пьете? Может, лучше хересу? У меня есть немного.
— Давай херес. Авось боль заглушит, — усмехнулся император. — И солдата угости. Ему обязательно полагается — домой после окончания службы в армии возвращается.
Выпив немного, Николай Павлович принялся расспрашивать солдата о службе.
Форейтор, как менее всех пострадавший, был отправлен в Чембар за помощью. Из города прискакали начальники, уездный врач, пришел народ. Врач сделал перевязку. Позднее прибыл лейб-медик императора Арендт, отставший на целую станцию.
Император попытался сесть в экипаж. Он даже проехал на нем несколько метров, но почувствовал, что больше терпеть боли не может, приказал остановиться.
— Пойду пешком, — нервно заявил он.
Николая Павловича сопровождали горожане. Они светили фонариками. Государю было неприятно, что народ видит его покалеченным, беспомощным. Он шел, временами останавливаясь, опираясь то на солдата Байгузова, то на графа Бенкендорфа, опустив голову с тем, чтобы никто не видел исказившееся от боли лицо.
Император спешил на смотр войск в Чугуеве и Ковно. Он рассчитывал после смотра до осенней распутицы побывать в Варшаве. Теперь планы рушились.
В Чембаре Николай Павлович занял приготовленное для него помещение в уездном училище. Впервые у него оказалось много свободного времени. Свита, умчавшаяся раньше императора, вернулась из Тамбова. Граф Бенкендорф, с которым он обычно рассуждал о делах государственных, оберегая покой государя, старался не показываться на глаза.
Николай Павлович вспоминал свои поездки по империи. Начав их в 1834 году, исколесив множество городов, он впервые попал аварию.
«Сие происшествие, — думал государь, — есть Божие предзнаменование. Авария помешала моей поездке в Варшаву. Бог помог мне малой кровью избежать еще большее несчастие, которое приготовили поляки».
Мысль о Боге, его предначертаниях, невольно перенесла Николая Павловича в первую дальнюю поездку от Москвы до Костромы и Нижнего Новгорода.
Ему вспомнился теплый и ясный день. Обитель святого Сергия, города Переславль и Ростов, столь богатые церковными памятниками. Толпы народа, с восторгом приветствующие царя.
Император прибыл в Кострому из Москвы вечером 7 октября 1834 года, посетив до этого ряд мест, неразрывно связанных с русской историей — Смоленск, Малоярославец, Тарутино, Куликово поле, Орел, Калугу. В открытой коляске он быстро пронесся сквозь расступившиеся толпы народа и остановился у Екатерининских ворот Ипатьевского монастыря. У врат обители его встречал преосвященный Павел с архимандритами, кафедральным духовенством и монашествующею братиею.
Государь благосклонно выслушал приветственную речь преосвященного и приложился к Животворящему Кресту. По окроплению святою водою он прошествовал в Троицкий собор, в котором служили молебен о здравии и благоденствии Августейшего дома.
После того как император приложился к святым иконам, он долго осматривал ризницу обители и кельи царственного родоначальника первого царя из династии Романовых Михаила Федоровича. Он живо представлял, как сюда на поклон прибыли бояре и просили юношу приехать в Москву на царствие, как отговаривалась от поездки его матушка, как противился он сам.
Приняв приветствие епископа, государь поприветствовал своих подданных и под колокольный звон церквей города в сопровождении духовенства направился в дом сенатора Борщова. Торжественно-радостные крики хвалы императору российскому еще долго гремели перед домом на площади и прилегающих к ней улицах.
На следующий день он принимал поздравления чиновников, дворян, купечества. Самыми многочисленными и почетными гостями императора были потомки Ивана Сусанина. Это потомство с тех пор, когда жил Сусанин, выросло из пяти человек до 105. Здесь были почтеннейшие из них.
Посетив Успенский собор, Николай Павлович отправился на обозрение острога, лазарета, рабочего дома, инвалидного дома, и везде нашел порядок. При обзоре здания училища канцелярских служителей, заметив сырость в комнатах, приказал штукатурку отбить, поставить в помещениях железные печи, а воспитанников перевести в здание, когда в нем будет окончательно сухо.
125
Были встречи в Костромской гимназии. Учащиеся не стеснялись государя, отвечали на его вопросы. Особенно удивил мальчик, отличающий математическими способностями. Его величество проэкзаменовал его и, удовлетворившись ответами, приказал губернатору положить для ученика кредитное установление 1000 рублей, пообещав взять его после школы в академию.
Во время подготовки к приезду государя в Кострому в среде костромского дворянства родилась мысль о сооружении в городе памятника Михаилу Федоровичу Романову. Предполагалось, что такой памятник, с изображением фигур романовской династии, будет установлен на территории Ипатьевского монастыря.
Николай Павлович принял пожелание костромичей, но внес предложение — памятник дополнить фигурой Ивана Сусанина. Год спустя последовало высочайшее соизволение возвести памятник на центральной площади Костромы, переименовав ее с Екатеринославской на Сусанинскую.
Обращаясь воспоминаниями о поездках по империи, забывая о боли, император размышлял: «Нам не нужно больших исследований, чтобы видеть силу нашего государства — не нужно измерять его необъятного пространства, исчислять его жителей, соображать его успехи на поприще науки, промышленности и торговли. Нет! Надобно только быть свидетелем подобных зрелищ — встреч с народом — дабы убедиться, что сила любезного Отечества нашего кроется в глубокой и беспредельной любви подданных. Ведь даже сейчас, получив травму в поездке, я снова увидел народ, ощутил его участие, его любовь».
Ему захотелось поделиться своими мыслями с кем-нибудь, но никого вокруг не было. Тогда он вспомнил о Паскевиче:
«Чембарь, 30 августа 1836 года
Ты уже узнал, любезный мой отец-командир, о причинах, лишающих меня, к крайнему моему сожалению, возможности исполнить мою поездку к тебе. Полагаю, что ты верно будешь беспокоиться о моем положении, спешу тебя уверить, что перелом ключицы мне никакой боли не производит; мучает лишь одна тугая повязка, но к ней начинаю привыкать; впрочем, ни лихорадки, ни других каких последствий от кувыркколлегии во мне не осталось, и так себя чувствую здоровым, что мог бы сейчас ехать дале, если б, на беду мою, не поступил в команду к Арендту, который толкует, что необходимо остаться в покое для совершенного срастания кости, которое дорогой могло бы расстроиться. Сверх того, лишенный способа сесть на лошадь, не было бы мне возможности явиться пред войсками как следует и присутствовать при маневрах. Притом и срок сбору войск истек бы раньше, чем я бы мог поспеть; и так ничего бы мне не оставалось, как, скрепясь сердцем, отказаться от смотров».
126