Взлеты и падения великих держав - читать онлайн книгу. Автор: Пол Кеннеди cтр.№ 125

Еще одним средством в дипломатическом и политическом арсенале Франции были ее связи с восточноевропейскими «государствами-правопреемниками». На первый взгляд, поддержка Польши, Чехословакии и других бенефициариев территориальных договоренностей 1919–1921 годов в этом регионе была вполне убедительной и многообещающей стратегией ^{596}, она могла способствовать сдерживанию германского экспансионизма на всех флангах. В действительности же эта схема была сопряжена с определенными трудностями. Из-за географической разрозненности населения во времена прежних многонациональных империй в 1919 году было невозможно сформировать территории четко по этническому признаку, в итоге в каждом государстве существовали многочисленные группы нацменьшинств, что не только создавало внутренние проблемы, но и вызывало негодование извне. Другими словами, Германия была не единственной страной, желавшей пересмотра Парижских соглашений, и хотя Франция стремилась не допустить изменений в статус-кво, ее руководители понимали, что ни Великобритания, ни Соединенные Штаты не являются сторонниками наспех определенных и нерегулируемых границ в данном регионе. Лондон ясно дал понять в 1925 году, что Восточная Европа не получит никаких гарантий по типу Локарнских договоров ^{597}.

Экономическое положение Восточной и Центральной Европы еще больше усугубляло ситуацию, так как создание таможни и возведение тарифных барьеров вокруг этих недавно созданных стран повысило уровень конкуренции в регионе и оказало сдерживающее действие на общее развитие. В Европе теперь было двадцать семь валют, а не четырнадцать, как перед войной, и дополнительно 20 тыс. километров границ, отделивших фабрики от своего сырья, металлургические заводы от их каменноугольных бассейнов, фермы от рынков. Более того, хотя после 1919 года в эти государства-правопреемники пришли французские и британские банки и компании, все же более «естественным» торговым партнером для них была Германия, которая вновь им стала, как только достигла экономической стабильности в 1930-х годах. Мало того, что она была ближе географически и имела с восточноевропейским рынком более налаженное автомобильное и железнодорожное сообщение, она была готова избавить новые страны от излишков сельхозпродукции, чего были не в состоянии сделать ни Франция со своим избытком продуктов питания, ни имперская Великобритания, предлагавшая взамен венгерской пшеницы и румынской нефти лишь необходимое оборудование, а позднее вооружение. Кроме того, эти страны, как и сама Германия, испытывали валютные проблемы и пришли к выводу, что легче торговать на «бартерной» основе. Таким образом, Центральная Европа с экономической точки зрения имела все шансы вновь стать зоной влияния Германии ^{598}.

Многие из участников Парижских переговоров 1919 года осознавали пусть не все, но некоторые из вышеперечисленных проблем. Однако считали, подобно Ллойду Джорджу, что можно использовать недавно созданную Лигу Наций «как средство исправления, восстановления и возмещения… как некий апелляционный орган для исправления недоработок, нарушений, несправедливости» ^{599}. Конечно, любые значительные политические или экономические споры между государствами теперь могли быть улажены за круглым столом в Женеве. Для 1919 года это выглядело вполне убедительным предположением, но ему не суждено было выдержать суровой действительности. Соединенные Штаты не пожелали присоединиться к Лиге. Советский Союз попал в разряд государств-изгоев и не мог участвовать в работе организации. То же самое касалось и побежденных государств, по крайней мере в течение первых лет. Когда ревизионистские государства в 1930-х годах начали проводить агрессивную внешнюю политику, они тут же покинули Лигу Наций.

Кроме того, из-за разногласий между французами и британцами относительно того, что должна представлять собой Лига Наций — быть ли полицейским или миротворцем, организация еще на этапе формирования испытала недостаток в полномочиях и не имела никакого реального механизма обеспечения коллективной безопасности. Поэтому фактически, по иронии судьбы, Лига не сдерживала действия агрессоров, зато сбивала с толку демократические государства. Она была очень популярна среди измученных войной жителей Запада, но само ее создание породило устойчивую мысль об отсутствии необходимости в содержании национальных вооруженных сил, так как Лига так или иначе сможет предотвратить любые войны. В результате ее существование заставило правительства и иностранных министров метаться между «старой» и «новой» моделью дипломатии, обе из которых, как правило, оказывались бесполезны, что наглядно показывают маньчжурский и абиссинский примеры.

Учитывая вышеназванные трудности и тот факт, что Европа уже через двадцать лет после подписания Версальского договора погрузилась в другую большую войну, неудивительно, что историки назвали этот период «двадцатилетним перемирием» и изображают его как мрачное время перелома, наполненное кризисами, обманом, жестокостью и позором. Но если обращать внимание только на названия таких книг, как «Разрушенный мир» (A Broken World), «Утраченный покой» (The Lost Peace) или «Двадцать лет кризиса» (The Twenty Years’ Crisis), описывающих происходившее в эти два десятилетия ^{600}, то можно не заметить значительную разницу между 1920-ми и 1930-ми годами. Как уже говорилось выше, к концу 1920-х годов Локарнские договоры и пакт Бриана — Келлога (Парижский договор), урегулирование многих франко-германских вопросов, заседания Лиги и возобновление общего роста благосостояния, казалось, означали конец Первой мировой войны с точки зрения международных отношений. Однако последовавший через год-два разрушительный финансово-промышленный коллапс нарушил эту гармонию и начал играть на руку японским, германским (а позднее и итальянским) националистам, предъявлявшим определенные претензии к существующему порядку. За удивительно короткий срок сгустились тучи новой войны. Вся система оказалась под угрозой как раз в тот момент, когда демократические государства были наименее готовы как в психологическом, так и в военном отношении противостоять ей и хуже скоординированы, чем когда-либо после договоренностей 1919 года. Поэтому, независимо от недостатков и причуд любого из «миротворцев» в несчастливые 1930-е годы, следует учитывать беспрецедентные сложности, с которыми пришлось столкнуться государственным деятелям того десятилетия.

Прежде чем рассмотреть, как мировые кризисы этого периода вылились в войну, важно еще раз проанализировать сильные и слабые стороны каждой из великих держав, которых затронули не только военные конфликты 1914–1918 годов, но также процессы экономического и военно-технического развития между войнами. Что касается последнего, то к приведенным выше табл. 12–18, показывающим изменения в расстановке производительных сил между державами, мы будем возвращаться еще не раз. Здесь же следует отметить два момента, характеризующих экономику перевооружения. Во-первых, различия в темпах роста были намного заметнее в 1930-е, чем, скажем, лет за десять до начала Первой мировой войны. Разделение мировой экономики на блоки и существование различных стратегий реализации национальной экономической политики (начиная с четырехлетних планов и «новых курсов» и заканчивая классическим дефляционным бюджетом) означало, что рост выпуска продукции и накопления богатств в одной стране мог сопровождаться значительным снижением этих процессов в другой. Во-вторых, процессы военно-технического развития в промежутке между войнами значительно увеличили зависимость вооруженных сил от уровня производительных сил страны. Без сильной промышленной базы и, что еще более важно, без значительного, развитого научного сообщества, которое могло бы мобилизовать государство, чтобы идти в ногу с новыми разработками в вооружении, победа в следующей большой войне была просто немыслима. Если будущее (говоря словами Сталина) — в руках большой армии, то та, в свою очередь, все больше и больше опиралась на современные технологии и массовое производство.