– Моя мама, – тотчас прошептал он голосом хрупким и сухим, как старые кости.
Она будет жить, сказал Джем и смягчился, увидев боль мальчика.
Джеймс знал сердце своего парабатая лучше, чем Джем.
Было время, когда маленького Уилла все считали худшим из зол, и не без основания. Все, кроме Джема. Он не хотел учиться у Безмолвных Братьев ни суровому осуждению, ни жестокосердию.
Мэтью поднял голову и посмотрел на Брата Захарию. В его глазах сквозила мука, но голос не дрогнул.
– А ребенок?
Брат Захария сказал: Ребенок не выжил.
Мэтью вцепился в края стула, так что побелели костяшки пальцев. Сейчас он выглядел старше, чем всего пару дней назад.
Мэтью, сказал Брат Захария, стараясь отгородиться от гула голосов братьев в голове.
– Да?
Можешь положиться на молчание Безмолвного Брата, сказал Джем. Я никому не скажу про Сумеречный базар и про твою покупку.
Мэтью сглотнул. Джем подумал, что Мэтью бросится его благодарить, но на самом деле Джем делал это не ради благодарности.
Я никому не скажу, продолжил он, но ты сам должен все рассказать. Если хранить секрет слишком долго, он начнет медленно убивать душу. Однажды я видел, как секрет едва не погубил человека, самого достойного из всех смертных. Такой секрет – как сокровище, спрятанное в гробнице. Мало-помалу яд разъедает золото. К тому времени, как дверь гробницы откроют, от сокровища не останется ничего, кроме пыли.
Брат Захария смотрел в юное лицо, когда-то такое светлое и яркое. Он ждал и надеялся, что когда-нибудь это лицо снова озарится светом.
– Это все из-за Сумеречного базара, – дрогнувшим голосом произнес Мэтью.
Ты так думаешь? – спросил Джем.
Мальчик тряхнул белокурой головой.
– Прости, – холодно произнес Мэтью. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Сердце у Захарии оборвалось.
Так тому и быть, сказал он. Джеймс и Люси ждут тебя в библиотеке. Пусть они утешат тебя, как смогут.
Мэтью встал со стула, двигаясь так, словно вдруг состарился за день. Иногда отрешенность, которой обладали все Безмолвные Братья, помогала им оставаться бесстрастными наблюдателями, далекими от жалости.
Брат Захария знал, что пройдет очень много времени, прежде чем на душе у Мэтью Фэйрчайлда станет легче.
Библиотека в доме Мэтью была куда более скромная, чем в лондонском Институте, и не такая любимая и уютная, но в тот вечер здесь горел камин, и Эрондейлы ждали Мэтью. Спотыкаясь, как будто шел с мороза и едва мог передвигать озябшими ногами, он переступил порог комнаты.
Джеймс и Люси, как один, подняли головы, словно только и ждали его прихода. Они сидели, прижавшись друг к другу, на диване у очага. При свете камина глаза Люси полыхали таким же пугающим огнем, как у Джеймса, только в них отчетливее проступала синева. Золотые искры в глазах Джеймса казались короной пламени, а голубые отблески в глазах Люси – его пылающим сердцем.
Они были странной парой, эти двое Эрондейлов – загадочные колючие растения в теплице нефилимов. Любовь Мэтью к ним обоим не знала границ.
Люси вскочила с дивана и бросилась к нему, распахнув объятия. Мэтью вздрогнул и попятился назад. Тупой болью пришло осознание, что он ее не достоин.
Люси остро взглянула на него и кивнула. Она всегда отличалась проницательностью, их Люси.
– Я оставлю вас вдвоем, – решительно сказала она. – Общайтесь столько, сколько захотите.
Она протянула к нему руку, и Мэтью снова дернулся рочь. На этот раз он уловил обиду в ее глазах, но Люси лишь пробормотала его имя и ушла.
Он не мог сказать Люси правду и увидеть ее отвращение. С Джеймсом – другое дело, они связаны братством. Возможно, Джеймс попытался бы понять.
Мэтью подошел к огню, чувствуя, с каким усилием дается каждый шаг. Как только он оказался достаточно близко, Джеймс схватил Мэтью за запястье и потянул к дивану. Прижав его руку к своему сердцу, Джеймс накрыл ее ладонью. Мэтью заглянул в пылающие золотом глаза Джеймса.
– Маттью. – Джейми произнес его имя на валлийский манер, с валлийской мелодичностью, и Мэтью увидел в этом проявление нежности. – Мне очень жаль. Чем я могу помочь?
Он чувствовал, что не сможет жить с таким тяжелым грузом на сердце. Если он вообще собирался кому-нибудь открыть свой секрет, так только парабатаю.
– Послушай, – сказал он. – Вчера я заговорил об Аластере Карстерсе. Что я хотел сказать, так это то, что он оскорбил мою мать. Он сказал…
– Я понимаю, – перебил его Джеймс. – Ты не обязан мне говорить.
Мэтью сделал небольшой дрожащий вдох. Он задался вопросом, сможет ли Джеймс действительно понять.
– Я знаю, что говорят про тетю Шарлотту, – с тихой яростью произнес Джеймс. – Такие же гадости говорят и про мою мать. Помнишь того парня, Огастеса Паунсби, в прошлом году? Он ждал, пока мы останемся одни, чтобы оскорбить доброе имя моей матери. – Мрачная улыбка тронула его губы. – Потому я и сбросил его в реку.
Тетя Тесса тогда так радовалась прибывшему с визитом Сумеречному охотнику, смутно вспомнил Мэтью. Она развесила на стенах фамильные гербы, чтобы приветствовать гостей в Институте.
– Ты никогда не говорил мне, – сказал Мэтью.
Но Джейми рассказал сейчас. Том уверял, что Аластер вечно порет чушь. Если бы Мэтью сразу пришел к отцу и спросил, прав ли Аластер, отец мог бы рассказать ему о двоюродной бабушке Мэтти, и они, возможно, даже посмеялись бы над тем, какой это абсурд – думать, будто слова глупого злого мальчишки могут бросить тень на их семью.
Джейми чуть скривил рот.
– Ладно. Я знаю, ты уже наслышан обо мне и моих несчастных предках. Не хочу, чтобы ты думал, будто я невыносимый зануда и тебе не повезло с парабатаем.
– Джейми, – судорожно вырвалось у Мэтью, как будто его ударили.
– Я знаю, это ужасно противно – вспоминать те гадости, что червяк Карстерс говорил о твоей матери, – продолжил Джеймс. – Особенно, когда ей… нездоровится. В следующий раз, когда его встретим, накостыляем ему как следует. Что скажешь, Мэтью? Давай сделаем это вместе.
Подумать только: и отец, и мать, и брат, и парабатай пытались ничем его не обременять, в то время как сам он гарцевал по жизни, довольный собой, этакий всеобщий любимец. Джеймс никогда бы не сделал того, что сделал Мэтью. Как и Кристофер, и Томас. Они были верными сыновьями. И благородными. Когда кто-то посмел оскорбить его мать, Джейми сбросил мерзавца в реку.
Мэтью прижал ладонь к груди Джеймса, чувствуя, как под рубашкой ровно и уверенно бьется преданное сердце. Рука невольно сжалась в кулак.