Полуночный лихач - читать онлайн книгу. Автор: Елена Арсеньева cтр.№ 49

– Я ничего странного не заметила, но попутчица моя сказала потрясающую фразу, я еще тогда подумала, а не спятила ли тетенька. «Памятник, – говорит она, – уже ушел?» Я хотела у тебя спросить, что за бродячие памятники у вас завелись, да забыла, конечно.

– Тетенька не спятила, – покачал головой дед. – Хотя без сумасшествия тут определенно не обошлось. Много лет назад, еще при Советской власти, был у меня такой ученик – Гоша Замятин. Да ты его наверняка видела среди других пацанов, когда с мамой своей ко мне приезжала! Удивительно любил историю – дурак, что не стал в вуз поступать. Он очень хотел в армию пойти… Вместо армии, однако, угодил за решетку. Произошла банальная история с женщиной, ревностью и убийством – короче, посадили его на тринадцать лет.

– Ужас!

– Ужас, – кивнул Константин Сергеевич. – Но самый настоящий ужас начался, когда Гоша, отмотав от звонка до звонка, вернулся из мест не столь отдаленных и обосновался на исторической родине. Да нет, он не буйный и не авторитет. Несчастный, забитый, полуживой… можно сказать, старикашка. Мать его дожидалась, дожидалась, а как увидела то, что пришло вместо ее сына, – так сразу и померла. Живет он в основном тем, что таскает с чужих огородов – не своих, деревенских, конечно, а из дачного поселка на берегу Тросцы. Еще продает солитерных лещей, которых ловит в Горьковском море.

– Каких лещей? Соленых? – не поняла Нина.

– Не соленых, а солитерных. Но про это противно рассказывать, да и не в лещах дело. Короче, у Гоши idee fixe: в родном селе должен стоять памятник русскому солдату. Почему такая идея возникла – это надо у Гоши спросить…

– Да ведь это замечательная мысль! – перебила Нина.

– Конечно. Только денег на ее осуществление не было и в лучшие времена, нет теперь, при нашем полном государственном ауте, и не будет, как я понимаю, ни в сем столетии, ни в грядущем. И Гоша затеял решать проблему собственными силами. В один прекрасный день он приволок деревянный ящик из-под бутылок, воздвиг его около моста, на самом видном месте, и взгромоздился на сей пьедестал в солдатской плащ-палатке – только ты не падай! – выкрашенной серебрянкой, и в каске, столь же серебряной. При этом физиономия была тоже в полной боевой раскраске. В руках имелась деревяшка под автомат Калашникова – того же цвета, что и остальной антураж. Встал Гоша – и начал работать памятником.

Нина недоверчиво поглядела на деда.

– Ей-богу, не вру. Да завтра ты сама его увидеть сможешь, он ведь как на дежурство на постамент свой заступает, чуть рассветет, и стоит до полной темноты.

– Что, целый день? А милиция как реагирует?

– Сначала приехали – погнали. Но Гоша упрям, как настоящий монумент. Его и задерживали за нарушение общественного порядка, только в чем же нарушение? Ну, охота ему быть памятником, что такого?! У нас как бы демократическое государство, мало ли кому чего хочется, правда? Вон когда этого лысенького мальчика из премьеров турнули, ну как его там, ну, я отца его знал, хороший был мужик Влад Израитель, сын еще потом фамилию сменил…

– А, местная достопримечательность? – вспомнила Нина одного из трех позорно прославленных младонижегородцев.

– Ну да. Когда его, стало быть, из премьеров турнули, он знаешь что сказал? Давно, говорит, хотел поплавать с аквалангом – вот теперь наконец-то поплаваю. Нет чтобы застрелиться от стыда! Схиму принять! Перед народом покаяться! Ну что ты! Нам, татарам, все задаром! И чего не утонул, сука, с этим своим аквалангом?!

– Дед… – Нина опасливо оглянулась на окошко.

– Что, враг не дремлет? – зло ощерил тот усы. – Ладно, нехай он огнем горит, этот лысенький. Я это к чему? Он захотел после кризиса, развалившего страну, поплавать с аквалангом, а Гоша после тюряги, развалившей его жизнь, захотел стать памятником. И от того, и от другого возмущенные сограждане наконец-то отстали. Владиленович порхает в политических высях, а Гоша от рассвета до заката стоит на новом, крепком ящике (старый под ним провалился, когда наш герой залез на него, перегрузившись бормотухой, в полном никакизме). Трасса у нас более чем оживленная, и многие, кто едет на Чкаловск или обратно, останавливаются. Хохочут, конечно, но рублик рядом положат. Милиция его не терзает, наоборот, сигналят приветственно, когда мчатся мимо. Да неужели ты не знала? Его даже по телевизору показывали! Так что солитерных лещей Гоша больше не ловит, живет мирским подаянием. Ходят слухи, собирается переходить на зимнюю форму одежды, чтобы и в морозы, значит, памятником при дороге стоять.

– Что-то я не пойму, – вгляделась Нина в сердитое лицо деда. – Ты веселишься или как?

– Или как! – огрызнулся тот.

– А почему? Может, кощунством это считаешь? Но ты сам начал с того, что мужчины никогда взрослыми не становятся. Для Гоши твоего это просто игра такая.

Константин Сергеевич отвернулся.

– Во-первых, он не мой, – буркнул глухо. – А впрочем, ты, наверное, права… Мой! Раньше был моим учеником, а теперь считает, что именно я – виновник всех бед в его жизни, и тюрьмы, и всего вообще. Как-то раз по пьянке даже убить грозился.

– Погоди, погоди, – испугалась Нина. – Как это – убить? За что?!

– Знал бы – сказал! – Дед по-прежнему не смотрел на нее, но голос его звучал уже веселее: – Зря я разболтался. Не принимай близко к сердцу. Это еще в прошлом году было, когда Гоша только вернулся. Орал, как будто его режут самого: «Убью, зарежу!» Потом-то, памятником ставши, вроде бы поуспокоился. Теперь у него другие проблемы: серебряночки запас иметь, чтоб обновлять свой внешний вид, героическое выражение на физиономии держать перманентно. Ну и о чем еще памятники должны заботиться?

– Не знаю, – пожала плечами Нина и вдруг шагнула к деду, обхватила его, прижалась лицом к сутулым лопаткам: – Слушай, милый дедушка Константин Сергеич, сделай божескую милость, не пугай меня, ладно? Я уже и без того сегодня напуганная. И еще помни: ты у меня один-разъединый близкий человек. И хоть мне, конечно, очень нравится твой домик в яблоневом саду, я совершенно не спешу вступить в права наследства. Ты уж лучше побереги себя от всех и всяческих памятников, ладно? Из-за бабулиных причуд мы с тобой полжизни, считай, чужими людьми были, так уж давай хоть теперь подольше побудем родственниками.