Тяжелый свет Куртейна. Синий - читать онлайн книгу. Автор: Макс Фрай cтр.№ 75

– Вашу Кару я хорошо знаю.

– А. Ну, тем лучше. В общем, позвал в свидетели Кару, которая тогда как раз околачивалась на Другой Стороне и одного ее приятеля-контрабандиста; оставил расписку, что нарушает Второе Правило осознанно, по доброй воле, в здравом уме и твердой памяти и просит его не останавливать, не гнаться следом, не приводить силой назад. В общем, сидеть на заднице ровно и ни в коем случае его не спасать. Они, кстати, все равно не имели права бездействовать – по закону я имею в виду. Но Каре всегда было плевать на законы и правила; по-человечески это понятно, но для полицейской начальницы такого ранга даже не смешно… Ладно, отпустила и отпустила, чего теперь локти кусать. Не отпустила бы, сам бы потом убежал, без ненужных свидетелей, на цепь-то его не посадишь. А так хотя бы передал кучу писем – матери, сестрам, нескольким женщинам, каким-то коллегам, любимым студентам, кому-то еще. А мне, конечно, ни слова. Ну я и не ждал особо. Сам к тому времени понял, что натворил, как много для него значила эта чертова книжка…

– И как много значил для него ты, – добавил его собеседник. – А то плевал бы он на твои придирки с высокой башни. Максимум дал бы в глаз, чтобы отбить охоту к азартной критике. Порой только тогда и выясняется, кто тебе по-настоящему дорог, когда понимаешь, что не можешь простить ему то, что легко спустил бы всем остальным.

– Да, наверное, – кивнул Тони Куртейн. – Но важно сейчас, сам понимаешь, не это. А только – видит ли он свет моего маяка.

Я

– С детства мечтал стать композитором, но даже «Собачий вальс» на пианино играть не выучился и струны гитары правильно зажимать, – говорю я.

Тони любезно делает такие специальные большие глаза из серии «ну ты даешь», предназначенные для неловких ситуаций, когда я в сотый раз ему что-нибудь рассказываю, как в первый, а он старается не подавать виду, что уже наизусть выучил мое выступление. Тони – удивительно деликатный человек.

– Я помню, что уже жаловался тебе на это досадное несовпадение желаний и возможностей, – говорю я. – Но сейчас я не жалуюсь, а хвастаюсь. По-моему, мне все-таки удалось сочинить годную симфонию. Увертюра уже звучит – слышишь шум ветра? Слышишь цикад? Слышишь, как в трех кварталах отсюда хором поют «Хабанеру» по-русски? Девчонки надрались, фальшивят безбожно, зато и хохочут от сердца всякий раз, пустив петуха. Слышишь колокол костела Святого Георгия ^[33]? Это самый великодушный колокол в городе, он всегда потакает моим причудам, звонит, когда мне приспичит, в любой момент. Вот и сейчас на часах двадцать три восемнадцать, а он все равно звонит, старается, хотя его вообще давным-давно нет. А вот и долгожданное соло! Слышишь, как хрипло свистит и плюется чайник вон в том открытом окне? Я его – не окно, а старый свисток для чайника – очень долго искал, перерыл пару тысяч воспоминаний, пока нашел подходящий звук, он мне здесь очень нужен, потому что эти невыносимые адские хрипы, будешь смеяться, про любовь. Точнее, про влюбленных, которые поставили чайник на плиту в коммунальной кухне, ушли к себе в комнату, начали целоваться и так увлеклись, что вода успела выкипеть, а сам чайник сгорел – не критично, только слегка покорежился, и эта деформация каким-то образом повлияла на звук свистка; они потом еще много лет пользовались чайником, не покупали новый, даже когда чайники со свистками перестали быть дефицитом. Им нравилось слушать, как он ужасно хрипит, потому что, сам понимаешь, каждый раз вспоминали о причине поломки. Люди – сентиментальные дураки, и это наша сильная сторона. Нам не то чтобы так уж мало надо для счастья, хотя некоторым иногда и правда достаточно малости, но важно не это, а то, что счастье для нас в принципе достижимо… бывает. Изредка, иногда.

– Забавно, – говорит Тони, и спохватившись, добавляет: – Прости. Я знаю, что ты говоришь серьезно. Просто и правда забавно слышать от тебя, что счастье, видите ли, достижимо. Понимаете ли, иногда! Потому что когда находишься рядом с тобой, сразу ясно: ты и есть счастье. Не тот, кто его испытывает, даже не инструмент достижения счастья, а оно само.

– Может быть, – пожимаю плечами. – Со стороны, говорят, видней. Но важно сейчас не это. А то, что пока мы тут сидим и болтаем, вступают струнные – предположим, именно струнные, как еще это назвать. Девочка Лена шестидесяти трех лет от роду приехала в город на выходные; была здесь уже четыре раза, ей не особо понравилось, так что ничего выдающегося, кроме покупки конфет и сыра она от этой поездки не ждет. Но вот прямо сейчас Лена сворачивает на улицу Швенто Двасес. Ей вот-вот предстоит обнаружить, что улица освещена огнями факелов, деревья усыпаны немыслимыми тропическими цветами, на перевернутой бочке сидит беспризорный серебристый младенец-дракон, в небе сияют какие-то незнакомые созвездия – и вот от этого драматического обстоятельства наша девочка точно не отвертится, она по образованию астроном. Ветер гоняет по мостовой бумажки, исписанные светящимися чернилами, карлик играет на дудке, где-то в конце квартала звякают шпаги – настоящая романтическая дуэль эпохи первых Исчезающих Империй – прикинь, и это все ей! Настежь распахнута дверь кабака под названием «Хитрая Радуга»; девочка Лена, конечно, не решится туда заглянуть, медленно, как во сне, пройдет мимо, выйдет на улицу Бокшто у самого Барбакана, посмотрит на карту, отыщет свой хостел, вернется, сложит покупки, но не уснет до утра, а потом до конца жизни будет вспоминать, как однажды забрела в волшебное место, именно так всегда представляла рай – да-да, с драконами и дуэлями! – и каким-то непостижимым для меня образом сделает из этого происшествия вывод, что смерти нет, и можно ничего не бояться; не вижу никакой логики, но несмотря на ее отсутствие, девочка Лена все равно совершенно права.

Останавливаюсь, чтобы перевести дух, машинально беру ближайший стакан в надежде, что в нем осталось пару глотков вина, но в стакане почему-то горячий куриный бульон со свежим укропом – иногда мое чувство юмора выходит боком мне самому.

– А потом вступают духовые, – продолжаю, терпеливо дождавшись, когда дурацкий бульон снова станет ледяным Винью Верде ^[34], и залпом его проглотив, пока не превратилось во что-нибудь менее привлекательное. – Самые настоящие духовые, без дураков. Солирует саксофон моего сердца по имени Ганс, великий мастер любить больше жизни все, что навеки утратил; один такой горемыка стоит доброй дюжины старых добрых Мостов – вот уж кто умеет терять с толком и пользой, обменивая обладание на горький, но высший смысл. Прямо сейчас он идет по набережной Нерис и вспоминает, как эта река была морем. Строго говоря, морем была не она, а само море, но не будем придираться к деталям. Главное, Ганс продолжает идти по набережной, смотреть на синий свет недостижимого маяка и плакать без слез, чистой высокопробной сердечной кровью – о потерянном рае, его песнях, сияющих окнах, холодных напитках и зеленых уличных фонарях. И о море, конечно. О Зыбком море нашей благословенной Изнанки, чья вода горше и солоней всех непролитых слез этого мира, включая мои.