Из всех искусств важнейшее – говорить себе: «Подумаю об этом завтра», – каждый день, утром и вечером, и еще столько раз, сколько понадобится. Долдонить, как попугай. Эва отлично освоила метод Скарлетт О’Хары, считала себя мастером контролируемого девичьего легкомыслия, думала, так будет всегда. «А вот прошлой ночью… – потом. – Но ведь было же… – потом разберемся. – Но как же?.. – а вот так. – Он исчез! – ну, исчез, бывает. – И футболка в крови! – ничего, отстираю или выкину к черту. Но завтра. Потом, все потом, дорогая. Я сказала: потом!»
Примерно такими внутренними диалогами Эва развлекалась три дня подряд и была твердо намерена продолжать в том же духе. И продолжала бы, если бы не картина в кабинете Тамары.
Сколько Эва работала в этом рекламном агентстве, на стене в кабинете хозяйки висела картина ее мужа, печальный плюшевый заяц, черный на черном фоне, только глаза светло-серые, пронзительные, живые, совершенно человеческие глаза. Этот заяц поначалу страшно нервировал Эву, казалось, где бы она ни села, куда бы ни отошла, он следит за ней с таким специальным строгим сочувствием, с каким, наверное, дежурный ангел записывает в книгу судеб наши каждодневные прегрешения; никакой книги судеб, ясное дело, нет, и соответствующей ангельской должности тоже, да и грехов не бывает, только естественные для человека слабости и заблуждения, но заяц-то есть. И смотрит, гад.
Однако со временем Эва привыкла к печальному черному зайцу с человеческими глазами, даже полюбила его – сперва как неизбежное зло, за то, что не очень злое, могло быть гораздо хуже, а потом, постепенно – всем сердцем, как тайного друга. Иногда специально изобретала повод зайти лишний раз к Тамаре, чтобы с ним повидаться.
И сегодня, воспользовавшись Тамариным отсутствием, зашла. Секретарше сказала, что якобы отыскать какие-то эскизы, а на самом деле навестить зайца. Подмигнуть ему, благо никто не видит: «Давно не виделись, привет».
Но картины с зайцем в кабинете не было. И вообще никаких картин, только голые псевдокирпичные стены модного оттенка «селадон»
[29].
Какое-то время Эва просто стояла и смотрела на стену. Потом развернулась и вышла, даже не прихватив для конспирации какую-нибудь бумажку с Тамариного стола, а это уже ни в какие ворота, так распускаться нельзя: сказала, что пришла за эскизами, значит, унеси с собой хоть что-то похожее на эскиз, жизнь среди людей требует логичного, последовательного поведения, ну что ты как маленькая. Но Эве было плевать.
Спросила у секретарши:
– А куда подевалась картина?
В общем, заранее предчувствовала ответ, но все равно содрогнулась, когда та растерянно переспросила:
– Какая картина? В кабинете пани Тамары никогда не было картин.
– Понятно, – кивнула Эва.
По идее, надо было высказаться более развернуто, как-нибудь объяснить свой странный вопрос, извиниться за рассеянность, сослаться на бессонницу, сказать, что перепутала с чьим-то еще кабинетом, но на эти ритуальные пляски у нее не было душевных сил.
Ушла из офиса, забив на незаконченные дела, чего обычно себе не позволяла: хочешь жить без лишних, ненужных, неинтересных рабочих проблем, не создавай их сама, такое у нее было правило. Эва всегда его соблюдала – до сегодняшнего дня. Но елки, бывают такие моменты, когда не до правил. Вообще не до чего.
Засела на открытой кофейной веранде неподалеку от офиса. Кофе там был не очень, зато всегда малолюдно. И совершенно пусто в разгар рабочего дня. После некоторых колебаний взяла телефон и позвонила Мете, внештатной художнице из агентства, которую считала чем-то вроде подруги. «Чем-то вроде» – только по той причине, что не могла позволить себе иметь настоящих близких друзей. Слишком велика была та часть Эвиной жизни, которую ни с кем нельзя разделить, а значит нет смысла имитировать близость. Люди, рядом с которыми весело, интересно и приятно иногда проводить время, это приятели и приятельницы. Надо называть вещи своими именами, последнее дело – врать себе.
Но, в общем, Мета была что надо – спокойная, рассудительная, надежная и одновременно крепко повернутая на снах. Даже что-то там такое хитрое практиковала, не то контролируемые сновидения, не то наоборот, неконтролируемое бодрствование, похожее на сон; Эва ее особо не расспрашивала, но держала в уме, что с Метой в принципе можно говорить о серьезных вещах: она не тупая и не пугливая. И если кто-то мог сейчас помочь Эве, рассеять ее сомнения, то только она.
– Помнишь, мы с тобой как-то говорили, что иногда люди путают сны с реальностью? – не поздоровавшись, спросила Эва. – Ну, не могут потом понять, изменила жена или это просто приснилось. И даже после того как поймут, продолжают сердиться, потому что воспоминания так достоверны и свежи…
– Помню, конечно, – ответила Мета. – А что?
– Со мной случилось нечто подобное. Правда, мне, слава богу, никто не изменял. Но оно и плохо: расспросить некого. Неудобно к людям лезть с такими вопросами, будут потом коситься, как на полную дуру.
– Это да, – тоном знатока подтвердила Мета.
– На тебя вся надежда, ты такие штуки понимаешь лучше, чем я. Поэтому скажи мне пожалуйста: мне приснилось, что у нашей Тамары муж – крутой художник, и все стены в его картинах? Или он все-таки есть?
– Приснилось, конечно, – сказала Мета, и Эва почувствовала, как она улыбается на другом конце условного провода. – Зачем Тамаре какой-то муж? Она же вообще не по этому делу. Не по мужикам, я имею в виду. А как ты думаешь, почему она постоянно торчит в Норвегии? У нее там такая девчонка, что – ой!
Эва почувствовала, как холодеют ее ноги, а в ушах пульсирует кровь. Но нашла в себе силы бодро сказать:
– Вот я и думаю: бред собачий, ни хрена не сходится. Откуда у Тамары муж? Но картины этого несуществующего мужа помню в таких подробностях, как будто каждый день их рассматривала на протяжении многих лет. Ерунда полная, но мне начало казаться, что я схожу с ума. И спросить кого-то неловко. Хорошо, что с тобой поговорила. Ты меня натурально спасла.
– Бывают сны, которые кажутся реальней всякой реальности, – согласилась Мета. – На самом деле здорово, когда такие снятся, хотя с непривычки они могут испугать. Если снова что-то такое случится, звони, не стесняйся, в любое время. Уж я-то знаю, как иногда бывает невыносимо молчать о самых важных вещах.
– Спасибо, – сказала Эва. – Ты права. Совершенно невыносимо. Что бы я делала без тебя!
Спрятала телефон в карман, закурила. На самом деле ей сейчас хотелось кричать, но толку от этого крика. Разве что прохожих развлечь.
Возвращаться в офис, где больше не было картины с черным печальным зайцем, казалось невозможным, чудовищным. С другой стороны, – подумала Эва, – этот несчастный офис – всего лишь малая часть огромного мира, который уже весь, целиком изменился, хочу я этого или нет.