Самураи. Первая полная энциклопедия - читать онлайн книгу. Автор: Вячеслав Шпаковский cтр.№ 62

Кайкен – кинжал, которым во время дзигаи обычно пользовались женщины.

Обряд сэппуку проводился по строгим правилам, а его цель состояла в демонстрации самураем своего мужества перед лицом боли и смерти. Конечно, в том случае, если это происходило где-нибудь в поле, после поражения в сражении и в безвыходной ситуации, то тут было не до церемоний. Воин обнажал себе живот и вонзал в него любой меч или кинжал, что был у него под руками, поскольку и выбора-то у него часто не было. Но если сэппука совершалась по приказанию сёгуна или сюзерена, а также по решению суда, то ее стремились провести как торжественную церемонию и обставляли соответствующим образом.

Почему самоубийство начиналось именно вспарыванием живота, а не как-нибудь иначе? Дело в том, что согласно философии дзен-буддизма, сформировавшей мировоззрение самураев, центром двигательной активности человека и местоположением его души считался именно живот (по-японски «хара»). Поэтому вскрытие живота (харакири) путем сэппуку осуществлялось, чтобы показать чистоту помыслов самурая и как доказательство его правоты. То есть для него это было последней возможностью оправдаться перед небом и людьми от любых возводимых обвинений!

Церемония и правила выполнения сэппуку приобрели силу закона во времена сёгуната Асикага (1338–1573). Если ритуал проводился в комнате или храме, то пол выстилался белыми татами. Когда сэппуку совершали в саду, то вокруг покрытого песком места сооружалась загородка из кольев с натянутыми на них полотнищами белой материи либо его окружали белыми ширмами, так как белый цвет считался и считается в Японии траурным.

При самоубийстве обязательно должны были присутствовать представители сёгуна или какие-нибудь другие официальные лица, строго следившие за выполнением всех предписанных законом формальностей. При этом наибольшая ответственность возлагалась на кайсяку, который должен был стоять слева сзади с обнаженным мечом и по первому же сигналу самоубийцы отрубить ему голову, чтобы тот избежал излишних мучений. Приговоренный знал, что если все произойдет так, как положено, то долго страдать ему не придется, поэтому на роль помощника назначался тот из его близких друзей, кто мастерски владел мечом и мог обезглавить тело одним ударом.

Прежде чем совершать сэппуку, самурай должен был написать свои предсмертные стихи. Ксилография Цукиока Ёситоси.

Совершавший сэппуку самурай сидел на коленях в белом кимоно, а перед ним лежала стопка рисовой бумаги, письменные принадлежности и стояла чашка сакэ. Выпив сакэ, самурай писал свое последнее короткое послание, обычно в стихах. Затем он усаживался так, чтобы до конца ритуала не мог опрокинуться назад и умереть в некрасивой позе. На принесенном подносе перед ним лежал короткий меч, клинок которого обертывался бумагой и использовался в качестве рукояти, поскольку для этой цели он был слишком длинен и браться руками за его рукоять в этом случае было бы неудобно.

В журнале «Нива» за 1882 год приводится описание ритуала харакири, сделанное секретарем английского посольства в Японии Митфордом, присутствовавшим при этом в качестве должностного лица при самоубийстве по суду Таки-Зензабуро, офицера князя Бизена, который в феврале 1868 года самовольно отдал приказ стрелять по европейцам во время мятежа в приморском городе Кобе. Церемония харакири, утвержденная самим микадо, должна была проводиться в ночь на 30 октября 1868 года в храме в Сейфукуи, где в то время была главная квартира войск Сацума из Киото.

По словом Митфорда, это выглядело так: «Двор храма имел торжественный и красивый вид. Отряд солдат стоял вокруг зажженных костров, которые проливали таинственный свет на украшенные драконовыми головами желоба и расписные фронтоны храма. Нас пригласили следовать в главную залу храма с высоким сводом, который поддерживали колонны из черного дерева, а с потолка свисало множество золотых лампад и других обычных украшений буддийского храма. Перед главным алтарем, где пол, покрытый прекрасными белыми циновками, был приподнят на несколько вершков, лежал войлочный ковер ярко-красного цвета. Большие свечи на одинаковом друг от друга расстоянии кидали таинственный свет, достаточный для того, чтобы видеть церемонию. Семь японцев стали слева на возвышенном месте, мы – справа.

По прошествии долгих томительных минут вошел приговоренный к казни Таки-Зензабуро. Это был сильный красивый человек лет тридцати двух, с благородной осанкой, одетый в придворное платье с широкими крыльеобразными нашивками, которые обыкновенно надеваются японцами в особо торжественных случаях.

Его провожали три офицера… и кайсяку, роль которого исполнял его любимый ученик; он был выбран друзьями осужденного, так как ловко управлялся с мечом. По левую руку от кайсяку, к той стороне, где стояли японцы-свидетели, приблизился медленными шагами сам приговоренный; оба они низко поклонились им, потом, как нам показалось, поклонились еще более низко нам.

А вот такой уход из жизни был для японцев скорее исключением, чем правилом! Ксилография Цукиока Ёситоси.

Осужденный поднялся мерным шагом и с большим достоинством на помост перед главным алтарем, два раза преклонил колена, затем сел, по японскому обычаю, поджав ноги, на красный ковер, лицом к присутствующим. Кайсяку сел около него слева. Тогда выступил вперед один из офицеров, неся нечто вроде шали, служащей в храмах для жертвоприношений, и положил в нее завернутый в ткани короткий японский меч, скорее похожий на большой кинжал длиною двадцать пять сантиметров, с блестящим, острым как бритва лезвием. Это оружие он передал, распростершись на полу, приговоренному, причем последний принял его с благоговением, поднял обеими руками над головой и затем положил перед собою. После короткой тихой молитвы Таки-Зензабуро сказал тронутым от волнения голосом человека, собирающегося сделать тяжелое признание, но без малейшего признака страха или тревоги на лице, следующие слова, которые перевели: «Я и только я один, на свой страх, дал приказ стрелять в Кобе по чужеземцам и повторил его, когда они попытались бежать, за это я приговорен – исполняю над собой харакири и прошу присутствующих оказать честь быть свидетелями этого».

Снова нагнувшись, приговоренный снял верхнюю одежду и обнажил свое сильное тело до пояса. Старательно, по японскому обыкновению, он подсунул рукава своей одежды под колени, чтобы упасть вперед, как подобает благородному японцу, а не назад, затем обдуманно и спокойно взял меч и взглянул на него с благоговением. Казалось, на минуту он собрался в последний раз с мыслями и вслед за тем глубоко вонзил оружие ниже пояса, медленно проведя им слева направо, повернув его в ране и сделав еще короткий взмах в обратном направлении. Во время этой мучительной операции ни один мускул благородного лица не дрогнул. Выдернув меч, он упал вперед и вытянул шею. Тут в первый раз на его лице отразилось ощущение боли, но из груди не вырвалось ни одного стона. Тогда поднялся кайсяку, стоявший до этого рядом на коленях и следивший за каждым движением осужденного, потряс в воздухе мечом, затем меч сверкнул, раздался удар – и голова осужденного, отделившись от туловища, лежала на полу. Кайсяку отвесил глубокий поклон, вытер свой меч и сошел с возвышения. Меч, обагренный кровью, был торжественно вынут из руки Таки-Зензабуро как знак свершившейся казни».