Министерство наивысшего счастья - читать онлайн книгу. Автор: Арундати Рой cтр.№ 28

Относительно благополучные поклонники старика, не имевшие материальных затруднений, но одновременно не знавшие, что такое плещущий в крови адреналин, и не испытывавшие чувства праведного гнева, которое приходит от участия в массовом протесте, приезжали на площадь в дорогих машинах, размахивали национальными флагами и распевали патриотические песни. Правительство Загнанного Кролика, некогда мессии индийского экономического чуда, было парализовано.

В далеком Гуджарате Гуджарат ка Лалла воспринял появление старика-ребенка как знамение свыше. Подчиняясь своему безошибочному чутью хищника, он ускорил подготовку своего марша на Дели. На пятый день голодовки старика Лалла (выражаясь метафорически) уже стоял у городских ворот со своим войском. Его армия воинственных янычар затопила площадь перед Джантар-Мантар. Они буквально ошеломили старика неистовыми изъявлениями своей поддержки. Их флаги были больше, чем у всех остальных, и пели они громче всех. Они расставили на площади прилавки и принялись бесплатно раздавать еду бедным. (Денег у них хватало, так как их снабжали гуру-миллионеры, поддерживавшие Лаллу.) Им были даны строжайшие инструкции не надевать оранжевые головные повязки, не носить оранжевые флаги и не употреблять слов «Любимец Гуджарата» даже вскользь. Это сработало. В течение нескольких дней они добились дворцового переворота. Молодые профессионалы, так тяжко потрудившиеся для раскрутки старика, были низложены, прежде чем они сами, и даже старик, поняли, что произошло. Сочный Луг исчез. И этого никто не осознал. Загнанный Кролик стал политическим трупом. Очень скоро Любимец Гуджарата въедет в Дели. Его люди, наряженные в его бумажные маски, на плечах пронесут его по городу, неистово крича: «Лалла! Лалла! Лалла!», а потом посадят его на трон. Куда ни кинет он взгляд, он будет видеть только себя. Новый император Хиндустана. Он — океан. Он — бесконечность. Он — воплощенная человечность. Но до этого оставался еще целый год.

Пока же здесь, возле обсерватории Джантар-Мантар, сторонники Любимца Гуджарата хрипло орали лозунги против коррупции: «Мурдабад! Мурдабад!» — «Долой! Долой! Долой!» Вечерами они бросались по домам, чтобы полюбоваться на себя по телевизору. До их возвращения старик и группа его поддержки чувствовали себя очень одиноко под полотняным навесом, где могла уместиться толпа в несколько тысяч человек.

Рядом с этим антикоррупционным навесом, в небольшом, специально отведенном для этого пространстве, под ветвями тамаринда, начала смертельную голодовку другая широко известная активистка и последовательница Ганди. Она собиралась голодать от имени тысяч фермеров и местных племен Бенгалии, у которых правительство отняло землю, чтобы отдать ее нефтехимической компании под строительство угольной шахты и тепловой электростанции. Это была девятнадцатая бессрочная голодовка в ее политической карьере. Несмотря на то что это была эффектная женщина с внушительной косой длинных волос, она не могла сравниться в популярности со стариком. В причинах этого не было никакой загадки. Та нефтехимическая компания владела большинством телевизионных каналов, а на остальных обильно размещала свою рекламу. Сердитые комментаторы, гости многочисленных телевизионных студий, клеймили ее позором и утверждали, будто ее спонсирует некая «иностранная держава». Изрядное число этих комментаторов и журналистов тоже сидели на зарплате означенной компании и вовсю старались угодить работодателю. Однако простые люди с улицы любили ее. Седовласые фермеры отгоняли комаров от ее лица. Коренастые деревенские женщины массировали ей ноги и с обожанием заглядывали ей в глаза. Молодые начинающие активисты, некоторые из них — студенты из Европы и Америки, одетые небрежно, как хиппи, составляли на своих ноутбуках ее запутанные пресс-релизы. Несколько интеллектуалов и озабоченных граждан, сидя на корточках на мостовой, терпеливо разъясняли фермерам их права, за которые эти фермеры бились уже не первый год. Доктора философии из иностранных университетов, изучавшие общественные движения (это было самое популярное научное направление в социологии), брали длинные интервью у фермеров, очень довольные тем, что для этого не надо было тащиться к черту на рога, в глухую сельскую местность, где не было туалетов и было не сыскать фильтрованную воду в бутылках.

Дюжина крепких молодых людей в гражданской одежде, но не с гражданской выправкой и стрижкой (очень короткой сзади и с боков), в отнюдь не гражданских носках и ботинках (носки цвета хаки и коричневые ботинки) бродили по толпе, откровенно подслушивая чужие разговоры. Некоторые из этих молодых людей притворялись журналистами и снимали разговоры на портативные камеры. Особое внимание эти люди обращали на молодых иностранцев (многим из которых вскоре наверняка аннулируют визы).

От света телевизионных юпитеров горячий воздух казался еще горячее. Мотыльки-самоубийцы отважно бросались на солнечные отражатели, и в воздухе плавал густой запах сгоревших насекомых. Пятнадцать инвалидов, устав от долгого попрошайничества в знойный день, мрачно кучковались в темноте, вне круга света, прислонившись сгорбленными спинами к выданным им бесплатно велоколяскам. Обездоленные фермеры и их знаменитая предводительница вытеснили нищих с самого прохладного и тенистого места на площади, где они обычно жили. Так что симпатии нищих целиком и полностью были на стороне нефтехимической компании. Они хотели только одного — чтобы фермеры поскорее закончили свою агитацию и убрались подобру-поздорову, а они, нищие, смогли бы вернуться на свое законное место.

В некотором отдалении какой-то человек с голым торсом, на который были густо наклеены плоды лайма, шумно сосал из пакета тягучий сок манго. Человек отказывался объяснять, зачем он налепил на себя все эти плоды, как и то обстоятельство, почему он пьет сок манго, если, по всей видимости, рекламирует лаймы. Если же кто-то настаивал на ответе, то человек начинал не на шутку злиться. Другой свободный художник, называвший себя «мастером перформанса», бесцельно бродил в толпе, одетый в строгий костюм с галстуком и в английскую шляпу-котелок. Издали могло показаться, что на костюме нарисованы сикхские кебабы, но при ближайшем рассмотрении оказывалось, что это превосходно выписанные какашки. Увядшая красная роза, приколотая к лацкану пиджака, почернела, но зато из нагрудного кармана выглядывал уголок безупречно белого платка. Когда человека спрашивали, в чем суть этого перформанса, он, в отличие от человека с лаймами, очень вежливо и терпеливо отвечал, что его тело — инструмент его творчества, а так называемому цивилизованному миру он хотел указать на неуместность отвращения к дерьму, которое есть всего лишь переработанная пища. И, между прочим, наоборот. Кроме того, он объяснял, что хочет вывести высокое искусство из музеев и приблизить его к Народу.

Неподалеку от человека-лайма сидели Анджум, Саддам Хусейн и устад Хамид (человек-лайм, кстати, не обращал на них никакого внимания). Вместе с ними была удивительно красивая молодая хиджра Ишрат, гостья постоялого двора «Джаннат», приехавшая из Индора. Конечно, это была идея Анджум — которую постоянно обуревали заботы о «помощи бедным» — сходить на Джантар-Мантар и посмотреть, что это за борьба за Подлинное Освобождение, о котором день и ночь трубило телевидение. Саддам с пренебрежением отмахнулся от этой идеи: «Не надо туда ходить, чтобы это понять. Я сам сейчас скажу: это все устроили сами коррупционеры». Но Анджум была непреклонна, и, конечно, Саддам не мог позволить ей пойти туда однй. Так и составилась эта маленькая партия — Анджум, Саддам (он по-прежнему был в темных очках) и Ниммо Горакхпури. Устад Хамид, который просто зашел на кладбище навестить Анджум, был привлечен к экспедиции попутно, как и Ишрат. Было решено идти ночью, когда народа на площади было сравнительно немного. Анджум надела один из своих поношенных патхани, но не устояла перед искушением заколоть волосы, завернуться в дупатту и немного подкрасить губы. Ишрат нарядилась, будто на собственную свадьбу, — в огненно-розовую курту с блестками и зеленые патиальские шальвары. Она выслушала все благоразумные советы и вопреки им накрасила губы в розовый цвет, а драгоценностей нацепила столько, что сияла, как костер в ночи. Ниммо привезла Анджум, Ишрат и устада Хамида в машине. Саддам обещал ждать их на месте. На Джантар-Мантар он приехал верхом на Пайяль и привязал ее на некотором отдалении к ограде (пообещав щекастому мальчишке, чистильщику ботинок, две плитки шоколада и десять рупий, если тот присмотрит за кобылой). Видя тревогу Ниммо, Саддам попытался развлечь ее видеороликами с животными, которых в его телефоне было много. Некоторые он снял сам — на них были собаки, кошки и коровы, которых он встречал во время своих скитаний по городу. Другие ролики ему присылали на вотсап друзья: «Смотри, этого парня зовут Чаддха-Сахиб, и он никогда не лает. Каждый день, ровно в четыре, он приходит в парк, к своей подружке. Эта коровка любит помидоры, и я каждый раз приношу ей несколько штук. У этого пса сильная чесотка. Ты когда-нибудь видела, как лев становится на задние лапы и целует женщину? Да, это женщина, не сомневайся. Вот увидишь, когда она обернется». Так как на видео не было ни баранов, ни западной женской моды, Ниммо Горакхпури очень скоро заскучала, извинилась и откланялась. Анджум, напротив, была очарована суматохой, знаменами и обрывками разговоров. Она настояла на том, что надо остаться и «что-нибудь узнать». Как и все остальные группки, они расположились на своем маленьком пятачке, в своей, так сказать, штаб-квартире. Отсюда Анджум отправила своего представителя — его превосходительство, чрезвычайного и полномочного посла Саддама Хусейна — переходить от группы к группе, присаживаться к людям и выяснять, откуда они пришли, против чего протестуют и чего требуют. Саддам послушно выполнил приказ и, посидев с какой-нибудь группой, возвращался и докладывал Анджум, что ему удалось узнать. Она сидела на мостовой, скрестив ноги и подавшись вперед, и внимательно слушала Саддама, кивая и иногда улыбаясь, но не глядя на него, потому что в этот момент внимательно, сияющими глазами, рассматривала группу, от которой вернулся ее посол. Устада Хамида нисколько не интересовало то, что рассказывал Саддам. Но эта экспедиция отвлекла его от скучной домашней обыденщины, он был рад вылазке и мурлыкал какую-то мелодию, рассеянно оглядываясь по сторонам. Ишрат, совершенно неуместно одетая и охваченная абсурдным тщеславием, непрерывно снимала селфи с самых разных ракурсов. Несмотря на то что на нее практически никто не обращал внимания — она точно не могла составить конкуренцию старику-ребенку, — Ишрат все же не рисковала отходить далеко от своей группы. В какой-то момент она и устад Хамид вдруг захихикали, как школьницы. Когда Анджум спросила, что их так рассмешило, устад рассказал, как его внуки подучили бабушку называть его (ее мужа) «bloody fucking bitch», объяснив, что в английском языке это очень нежное и ласковое обращение.