Конечно, могла.
Могла не пытаться сбежать.
Могла принять волю сильнейшего и покориться сразу. Любая на моем месте поступила бы так. Любая была бы счастлива, но… у отца не было наложниц. У деда тоже и у прадеда. Они были счастливы с женами, они не приглашали в постель других женщин, потому что любили тех, кого выбрали пламенем однажды и навсегда. Отец часто говорил, что я тоже смогу выбирать сама — того, с кем захочу связать свою жизнь.
Но мне не пришлось.
Шагнула в тень деревьев, на ходу распуская волосы. Если сейчас не вымыть из них всю пыль, потом будет просто невозможно расчесать. Реку уже было видно: прозрачная, она поблескивала прохладой воды, еще не прогретой солнцем. Невольно ускорила шаг, выбежала на берег (низкий, пологий) и остановилась как вкопанная.
Чуть поодаль по пояс в воде стоял Даармархский.
К счастью, спиной ко мне.
Капельки стекали по смуглой коже, под которой перекатывались литые пластины мышц. Широкие плечи и сильные руки, тяжелые от воды волосы, ставшие еще темнее. Искры солнца в них казались предвестниками пламени, запертого в его теле. Пламени, истинную мощь которого я чувствовала сегодня ночью. Да что там, Даармархский сам был пламенем: мощным, неукротимым и яростным, способным спалить дотла в считаные секунды. В каждом его движении клубилась сила, даже когда он стоял обманчиво спокойный, расслабленный… нет, назвать расслабленным его было нельзя. Звериная суть сейчас ощущалась в нем особенно остро, именно она влекла мою сделать шаг.
Ближе.
Еще и еще, чтобы коснуться кончиками пальцев контура мышц, стирая капельки и чувствуя горячую кожу. Прижаться всем телом, вдохнуть его запах…
Осознание этого ударило с такой силой, что на миг потемнело перед глазами.
Мне нельзя здесь находиться. Нельзя к нему приближаться.
Нельзя.
Медленно, не оборачиваясь, отступила. Тихо. Еле слышно, почти не дыша.
— Ты всерьез считаешь, что я тебя не чувствую, девочка?
Сильный голос ударил в сознание так же яростно, как и зов зверя. Даармархский обернулся — стремительно, движением хищника. Мощная грудь, расчерченная оплавленной кожей, как молнией, и стальной пресс. Резкий, по-мужски грубый подбородок, уже тронутый легкой щетиной, вертикальный зрачок дракона в человеческом облике. Иртхан шагнул на берег, разрезая течение и открывая моему взгляду темную поросль волос, уходящую ниже. Туда, где стремительно набирало силу мужское желание.
Даармархский был большим.
Везде.
Мысль об этом заставила все внутри содрогнуться. От желания, что бежало по венам: иррационального, животного, дикого.
Такого же, как моя суть.
Даармархский в два шага преодолел разделяющее нас расстояние, рывком притянул к себе. Уперлась ладонями ему в грудь, и тело пронзило от удовольствия: прохладная от воды кожа под пальцами, сводящий с ума мужской запах и ответное желание зверя. Вжимающееся мне в бедро, бьющее силой в собственническом захвате, дымящееся в каждом выдохе и в алом пламени глаз.
— Ты так сладко пахнешь. — Низкий голос-рычание, от которого низ живота свело невыносимо острым предвкушением.
На кончиках пальцев, скользящих по моей щеке в обжигающей ласке, сверкнули искры. Это и отрезвило: огонь, текущий сквозь них, перед глазами снова собирался в таэрран на шее моего брата.
— Нет! — выдохнула я, с силой отталкивая его и отступая на несколько шагов.
Меня вело от разрозненности чувств человека и зверя. Драконица рычала, раздирая изнутри когтями неудовлетворенного желания и стремления покориться, я же отчаянно, всеми силами старалась этого избежать. Мой дикий взгляд — всецело дикий, пусть даже лишенный огня, — отразился в его глазах. В вихрях алого цвета, раскаливших темную радужку, мой выдох слился с его хриплым:
— Она выбрала меня, девочка. И ты знаешь это не хуже меня.
— Она — не я! — прорычала ему в лицо. — Я вашей не стану! И уж тем более вы никогда не станете для меня первым.
Глаза Даармархского полыхнули так, что в лицо мне плеснуло жаром. Одно движение — и я снова оказалась прижата к сильной груди, мои волосы сгребли в горсть, заставляя запрокинуть голову.
— Теперь, — этот взгляд, скользящий по моим губам и щекам, втекающий в меня, заставляющий дрожать от желания и содрогаться от ненависти, — ты только моя, девочка. Лучше тебе запомнить это сразу.
Дыхание коснулось моих губ, иртхан почти ласково ослабил пряди, позволяя поднять голову. От прикосновения пальцев к затылку словно молнией ударило, из груди выбило воздух. Резкий поцелуй ожег губы, и рычание вырвалось приглушенным. Попыталась оттолкнуть — тщетно, Даармархский просто развернул меня спиной к себе. Жесткие пальцы дернули поясок туники, ладонь скользнула под нее, накрывая грудь и сжимая сосок. Болезненно остро, чтобы потом погладить чувствительную вершинку.
— Ненавижу! — хрипло выдохнула я, когда ладонь скользнула под шаровары.
И задохнулась от сводящего тело желания.
От невозможности почувствовать его в себе: то, что сейчас упиралось мне в ягодицы. Скольжение горячих пальцев там, внизу, заставляло откликаться каждую клеточку тела. Рваться из его рук и так же отчаянно желать продолжения. Дыхания не хватало, захват мешал вдохнуть полной грудью, напряженные соски касались вмиг ставшей невероятно грубой ткани туники.
Пальцы скользнули внутрь одним резким, болезненным движением, и я закричала.
Закричала от дикого, извращенного удовольствия. Оно бежало по венам, заставляя рычать и биться от стремительных и сильных движений, задающих ритм моему наслаждению. Дрожь отзывалась внизу живота пульсацией, расходящейся кругами по ставшему безумно чувствительным телу. Я сгорала в этой полубезумной страсти, раздирающей меня на части своими противоречиями, пока дыхание не оборвалось новым криком.
Не человеческим, звериным.
Чувствуя, как все внутри сладко сжимается, до боли кусала губы и снова вскрикнула, когда он жестко меня освободил.
— Если твоя ненависть всегда будет такой, девочка, — свой запах я сейчас чувствовала особенно остро, — то я не против.
Рванулась, и на этот раз он меня отпустил. Резко, почти оттолкнул от себя. Стремительно развернулся, короткий бросок — и Даармархский рывком ушел под воду.
Чтоб ты там захлебнулся!
Я подхватила первый попавшийся камень и швырнула ему вслед, чувствуя, как дрожат ноги. От слабости, от наслаждения, от пережитого, до сих пор пульсирующего во мне огненными разрядами.
Пошатываясь, подхватила мешок и ушла в лес, села под скалой у растущих в ряд деревьев, обхватила колени руками и запрокинула голову. Небо было высоким, без единого облачка, ближе к полудню солнце раскалит его до белизны. Ближе к Аринте и растительность изменится, станет более выносливой, с широкими покатыми листьями и шероховатыми толстыми стволами, способными выдерживать даже самую невыносимую жару.