— Без нее стало как-то не так, — грустно заметила Антония, когда они шли через террасу.
— Без нее всегда не так, — отозвалась Оливия.
«Подмор Тэтч»
Темпл-Пудли, Глостершир
17 августа
Мои дорогие Оливия и Космо!
Даже не знаю, как выразить свою благодарность за вашу доброту и за чудесный месяц на Ивисе, который вы мне подарили. Живя у вас, я постоянно чувствовала себя дорогой гостьей и купалась в вашей любви, а домой вернулась, наполненная прекрасными воспоминаниями, словно толстый семейный фотоальбом. «Высота» — дом совершенно волшебный, ваши соседи — милые и гостеприимные люди, а сам остров — даже, а вернее, в особенности нудистские пляжи — просто прелесть. Мне всех вас тут очень не хватает, а больше всего Антонии. Давно мне не приходилось дружить с такой обаятельной девочкой. Я бы могла до бесконечности изливать восторги, но вы ведь сами знаете, как я вам благодарна. Извините, что не написала раньше, не было свободной минуты. В саду буйство сорняков, бутоны с розовых кустов все опали. Надо будет, наверное, все-таки завести садовника.
Кстати, о садовнике. По пути домой я остановилась на два дня в Лондоне у Фридманов и побывала на прелестном концерте в Фестивал-холле. Кроме того, я снесла, как ты велела, Оливия, серьги в «Коллигвудс» на оценку. Ты не поверишь, там сказали, что они стоят по меньшей мере 4000 фунтов! Я, конечно, упала в обморок, а потом поинтересовалась, нельзя ли их застраховать, но страховой взнос оказался такой огромный, что я по приезде домой просто сдала их на хранение в банк. Видно, так уж им, бедненьким, суждено — пролежать всю жизнь в банке. Можно, конечно, их продать, но жалко, они такие красивые. И все-таки приятно знать, что они там лежат и всегда можно получить за них деньги, если я вдруг задумаю какое-нибудь безумство вроде приобретения электрической газонокосилки (вот в связи с чем упомянуты садовники).
В прошлое воскресенье приезжали обедать Нэнси и Джордж с детьми, якобы для того, чтобы послушать мой рассказ об Ивисе, а на самом деле чтобы самим рассказать о злодействах Крофтвеев и о приглашении на обед, которое они, Чемберлейны, получили от лорда-наместника. Я накормила их фазанами, свежей цветной капустой со своего огорода, подала еще тертые яблоки с изюмом и орешками, приправленные коньяком, но Мелани и Руперт капризничали, ссорились и даже не старались скрыть недовольства. Нэнси перед ними пасует, а Джорджу до их безобразных манер, похоже, нет дела. Все это меня так раздосадовало, что я нарочно взяла и рассказала Нэнси про серьги. Она сначала слушала равнодушно, — ведь никогда не навещала бедную тетю Этель, — но, когда я дошла до волшебных слов «четыре тысячи фунтов», сразу сделала стойку, как охотничья собака, почуявшая дичь. У Нэнси всегда что на уме, то и на лице, так что я легко прочла ее разыгравшиеся фантазии, вплоть до первого бала Мелани, и как в «Харперс энд Куин» будет напечатано: «Мелани Чемберлейн, одна из самых очаровательных дебютанток сезона, была в белом гипюре и знаменитых золотых с рубинами серьгах своей бабушки». Возможно, я ошибаюсь. Нехорошо это и жестоко по отношению к родной дочери, но все же не могу удержаться, чтобы не поделиться с вами своими забавными наблюдениями.
Спасибо еще раз. Такие невыразительные слова, но чем еще можно выразить благодарность?
С любовью,
Пенелопа
Проходили месяцы, и минуло Рождество. Начался февраль. Еще недавно лили дожди, свирепствовали ветры, и Оливия с Космо почти все время сидели дома у полыхающего камина, — как вдруг в воздухе запахло весной, зацвел миндаль, стало тепло, и в полдень уже тянуло посидеть в саду.
Февраль. К этому времени Оливия уже считала, что знает о Космо все. И ошибалась. Однажды под вечер она шла по садовой дорожке от курятника к дому, держа в руке корзинку с яйцами, и услышала, что подъехал автомобиль и остановился под оливой. Как раз когда она поднималась по ступенькам на веранду, показался незнакомый мужчина и пошел к ней. С виду местный, но одет по-городскому: коричневый костюм, белый воротничок, галстук. На голове соломенная шляпа, в руке портфель.
Она вопросительно улыбнулась, он снял шляпу.
— Buenos dias
[5].
— Buenos dias.
— Сеньор Гамильтон?
Космо был в доме, писал письма.
— Да?
Он ответил по-английски:
— Нельзя ли мне его повидать? Скажите, что это Карлос Барсельо. Я подожду.
Оливия отправилась на поиски и нашла Космо за письменным столом в гостиной.
— К тебе гость, — объявила она. — Некто Карлос Барсельо.
— Карлос? О господи, я совсем забыл, что он должен приехать. — Космо положил перо и встал. — Пойду поговорю с ним.
Оливия услышала, как он сбежал по лестнице, услышала приветствие:
— Hombre!
[6]
Она отнесла яйца на кухню и осторожно, по одному, выложила их из корзинки в желтую фарфоровую миску. А потом, снедаемая любопытством, подошла и выглянула в окошко: Космо и господин Барсельо, оживленно беседуя, прошли по направлению к бассейну. Пробыв там недолго, они вернулись к дому и некоторое время осматривали колодец. Потом было слышно, что они вошли внутрь, но не дальше спален. Спустили воду в уборной. Должно быть, господин Барсельо — водопроводчик?
Наконец они снова показались на веранде. Еще немного поболтали, а затем распрощались, и Оливия услышала, как машина господина Барсельо завелась и уехала. Потом на лестнице раздались шаги Космо. Он вернулся в гостиную, подложил полено в камин и, по-видимому, снова принялся за письма.
Было без малого пять часов. Оливия вскипятила воду, заварила чай и, поставив на поднос, отнесла ему.
— Кто это был? — спросила она, расставляя чашки.
Он еще не закончил писать.
— М-м?
— Твой гость, господин Барсельо. Кто он?
Космо обернулся к ней и спросил, посмеиваясь:
— Почему это тебя так заинтересовало?
— Я же его раньше никогда не видела. И для водопроводчика он слишком нарядный.
— Кто тебе сказал, что он водопроводчик?
— А разве нет?
— Господи, конечно нет, — ответил Космо. — Он мой домовладелец.
— Домовладелец?!
— Ну да. Хозяин этого дома.
Оливии вдруг стало холодно, зябко. Она обхватила себя за локти и посмотрела на Космо, ожидая, что он объяснится, растолкует ей, что она не так поняла, что это ошибка.
— То есть этот дом не твой?
— Нет.
— Ты прожил в нем двадцать пять лет, но он тебе не принадлежит?
— Я же сказал: нет.