— Сентябрь. — Он что-то прикидывал в уме, потом удовлетворенно кивнул. — Да. Верно. Подходит.
— Что подходит?
— Вы когда-нибудь читали Луиса Макниса?
— Никогда о нем не слышала.
— Это ирландский поэт. Замечательный! Сейчас я представлю его вам, почитаю по памяти, и вы поразитесь.
— Меня не так легко поразить.
Ричард засмеялся и без всякого вступления начал читать:
И вот сентябрь настал в ее честь —
Для нее животворна осень,
Лишь бы вновь предпочесть
Облетевшие листья и пламя в камине.
Что ж — отдам и сентябрь я, и месяц за ним
Ей, танцующей с собственной тенью,
Ей, оставившей в жизни моей смысл весны
И опустевшие стены.
Я и год подарю за бессчетные дни,
За смятенье и счастье в пылу их —
И в мой дождь ее ливни волос вплетены,
И весь Лондон в наших поцелуях.
Хорошее стихотворение. Пенелопа и не ожидала, что оно произведет на нее такое впечатление. Не то чтобы оно ее поразило, но душу затронуло. Слова, произнесенные спокойным голосом Ричарда, взволновали ее, но и опечалили. «И каждый уголок Лондона отмечен нашими поцелуями». Она мысленно обратилась к Амброзу, к тому вечеру, когда они пошли в театр, потом обедать и вернулись на Оукли-стрит, однако эти воспоминания нисколько не взволновали ее, не то что стихотворение. И это было печально, если не сказать больше.
— Пенелопа?..
— Да?
— Почему вы никогда не говорите о своем муже?
Она испуганно вскинула на него глаза — неужели у нее что-то вырвалось вслух?
— А вы бы хотели, чтобы я говорила о нем?
— Нет, но это было бы естественно. Я знаком с вами… сколько?.. вот уже почти два месяца, и за все это время вы никогда не заводили о нем разговора и вообще не упоминали его имени. И ваш отец тоже. Каждый раз, когда мы даже издалека начинаем подходить к этой теме, он переводит разговор на другое.
— Причина проста: Амброз наводит на него скуку. И на Софи тоже наводил. У них не было с ним ничего общего. Им нечего было сказать друг другу.
— А вы?
Она понимала, что должна ответить честно — не только Ричарду, но и самой себе.
— Я не говорю о нем потому, что мне нечем особенно гордиться. Во всей этой истории я выгляжу не лучшим образом.
— Что бы это ни означало, мое мнение о вас не изменится.
— Не знаю, Ричард, какое это на вас произведет впечатление…
— А вы попробуйте его произвести.
Пенелопа растерянно пожала плечами, она и вправду не знала, как объяснить ему.
— Я вышла за него замуж.
— Вы любили его?
Пенелопа снова напряглась — она хотела говорить только правду.
— Не знаю. Но он красивый и очень по-доброму ко мне отнесся… Первый мужчина, который стал за мной ухаживать на острове Уэйл, куда меня направили. Прежде у меня никогда не было… — она остановилась, подыскивая правильное слово, и ничего не нашла, кроме обычного «дружок», — прежде у меня никогда не было дружка, никогда не было никаких отношений с мужчиной моего возраста. С Амброзом было весело, я ему нравилась, а для меня все это было ново и интересно.
— И это все? — недоуменно спросил Ричард, выслушав это странное объяснение.
— Нет, не все. Была и другая причина. Я забеременела. — Пенелопа изобразила веселую улыбку. — Это вас шокирует?
— Упаси боже, ни чуточки!
— Но вид у вас такой, будто вы шокированы…
— Только лишь тем, что вы вышли за него замуж.
— Меня никто не заставлял. — Важно было сказать ему это, а то еще вообразит Лоренса с ружьем в руках и Софи, осыпающую свою легкомысленную дочь горькими упреками. — Папа́ и Софи были против брака. Для них никогда не существовало никаких условностей. Я приехала в отпуск и сказала им, что беременна. В нормальных обстоятельствах я могла бы просто остаться дома и родить Нэнси, а Амброз ничего бы и не узнал. Но я служила в армии. Мой отпуск кончился, и мне нужно было возвращаться в Портсмут, а значит, предстояло снова встретиться с Амброзом и рассказать ему о ребенке. Я не могла поступить иначе, это было бы нечестно. Я объяснила, что ему вовсе не обязательно жениться на мне… но… — Пенелопа смолкла, припоминая, что же тогда произошло. — Смирившись с мыслью, что ребенок появится на свет, он, видимо, решил, что обязан на мне жениться. Вообще-то, я была тронута, потому что не ждала от него такого благородства. Ну, и поскольку мы приняли такое решение, надо было спешить: Амброз окончил курсы, его должны были послать в море. Вот и все. Челси, дивное майское утро, мэрия, отдел записей браков.
— А ваши родители, они были с ним знакомы?
— Нет. Они не смогли приехать на свадьбу — папа́ заболел бронхитом. Познакомились они только несколько месяцев спустя, когда Амброз приехал в Карн-коттедж на уик-энд. И в ту минуту, когда он вошел в дом, я поняла, что все плохо. Что я совершила ужасную, чудовищную ошибку. Что он — чужой в нашей семье. Чужой мне. Я вела себя ужасно. Я была с огромным пузом, скучная и раздражительная. Я даже не позаботилась, чтобы Амброз действительно отдохнул, развлекся. За это мне стыдно. И еще более стыдно за мое глупейшее решение. Ничего глупее женщина не может совершить в жизни, а я-то считала себя такой умной!
— Вы имеете в виду решение выйти за него замуж?
— Да. Уверена, вы никогда бы не совершили подобной глупости.
— И зря уверены. Раза два-три я подходил к этому почти вплотную. Правда, в последний момент меня выручал здравый смысл.
— Вы хотите сказать, вы понимали, что не влюблены, что вам это не принесет счастья?
— Отчасти. Но и потому, что я уже лет десять тому назад понял, что война неминуема. Мне было двадцать два, когда на сцене появились Гитлер и нацистская партия. В университете у меня был хороший друг. Клаус фон Райндроп. Стипендиат Родса
[31], блестящий студент. Не еврей, из старинного немецкого семейства. Мы с ним много говорили о том, что происходит у него на родине. И уже тогда он не ждал ничего хорошего. Как-то летом я отправился в Австрию побродить по Альпам и сам ощутил эту атмосферу, сам увидел надписи на стенах. Не только ваши друзья Клиффорды понимали, что близится страшное время.
— Что случилось с вашим другом?
— Не знаю. Он вернулся в Германию, какое-то время писал мне, потом я перестал получать от него письма. Он просто исчез из моей жизни. Могу только надеяться, что если он погиб, то не самой страшной смертью.
Она сказала: