Все трое были молоды, чуть старше самого Холланда, с татуировками на руках, губах и висках.
Кровь и слово – вот источники силы. Его подмывало уйти, бросить их посреди улицы, но это было уже третье нападение меньше чем за месяц. Надоело.
Он ослабил хватку на одной паре челюстей.
– Кто вас послал?
– Рос… Рос Ворталис, – пролепетал один из парней сквозь еще стиснутые зубы.
Уже не в первый раз Холланд слышал это имя. И даже не впервые слышал его от подосланных убийц. Ворталис – это громила из трущоб шо, пустозвон, мечтавший урвать себе кусочек власти там, где ничто не давалось даром.
Он пытался привлечь внимание Холланда, но делал неверные шаги.
– Зачем? – продолжил допрос Холланд.
– Велел нам… принести… твою голову.
Холланд вздохнул. Хлеб так и валялся на земле. Вино стало замерзать.
– Передайте этому Ворталису, что если хочет мою голову, пусть сам за ней приходит.
С этими словами он щелкнул пальцами, и нападавшие отлетели назад, как до того отлетел нож, с грохотом впечатались в стену и уже не встали. Холланд подобрал хлеб, перешагнул через тела – они еще дышали – и продолжил путь домой.
Добравшись, он прижал ладонь к двери, почувствовал, как внутри дерева расходятся замки, и вошел. На полу лежал листок бумаги. Он шагнул к нему и на полпути услышал тихий шелест шагов. Обернулся – и в его объятия кинулась девушка. Она повисла на шее, он закружил ее, и юбки взметнулись, как лепестки. Края подола были еще пыльными после танцев.
– Привет, Хол, – ласково пропела она.
– Привет, Таль, – ответил он.
Девять лет прошло с тех пор, как на него напал Алокс. Девять лет он сражался за жизнь в городе, жаждавшем крови, стойко вынося все бури, все драки, все беды, и без конца ждал, что в его жизнь все же придет нечто прекрасное.
И прекрасное пришло.
Оно носило человеческое имя – Талья.
Талья – яркое пятнышко в белесом мире.
Талья, носившая в себе солнце, куда бы она ни шла.
Талья, такая светлая, что от ее улыбки день становился ярче.
Однажды вечером Холланд увидел ее на рынке.
А на следующий день увидел на площади.
А потом видел везде, куда ни посмотри.
В уголках ее глаз были маленькие шрамы, серебрившиеся в ярком свете, а смеялась она так, что дух захватывало.
Разве кто-нибудь в этом мире умел так смеяться?
Она напоминала ему Алокса. Не его манеру исчезать на много часов или даже дней, а потом возвращаться с запекшейся кровью на одежде. А тем, что рядом с ней он забывал о тьме, о холоде, о гибнущем мире за дверями.
– Что случилось? – спросила она, когда он отпустил ее.
– Ничего, – ответил он, целуя ее в висок. – Ничего страшного.
И хоть это и не было чистой правдой, все же сквозь ложь проглядывала другая истина, куда серьезнее: впервые в жизни Холланд был близок к счастью.
Он разжег очаг взглядом, и Талья потянула его к кровати. А потом, отламывая кусочки хлеба и потягивая холодное вино, рассказывала ему сказки о будущем короле. Точно так же, как Алокс. Услышав эти истории в первый раз, Холланд поморщился, но не стал перебивать, потому что ему нравилась ее манера говорить – такая бойкая, светлая. Эти сказки были ее любимыми, и он ей не мешал. Пусть говорит.
На третий или четвертый раз он забыл, почему эти истории кажутся такими знакомыми.
На десятый раз забыл, что впервые услышал их от кого-то другого.
К сотому разу забыл о той, прошлой жизни.
В ту ночь они лежали, завернувшись в одеяла, она провела рукой по его волосам, и ритм касаний, жар очага унесли его куда-то далеко-далеко.
А потом она попыталась пронзить ему сердце.
Она была быстра, но он оказался проворнее: кончик ножа погрузился лишь на дюйм. Он очнулся и с силой оттолкнул ее.
Потом вскочил на ноги и прижал руку к груди. Между пальцами заструилась кровь.
Талья стояла посреди крохотной комнатенки, их общего дома, и сжимала в руке нож.
– Почему? – ошарашенно спросил он.
– Прости, Хол. Ко мне подошли на рынке. Сказали, что заплатят серебром.
Он хотел спросить – когда, спросить – кто, но не успел.
Она снова ринулась на него, ловко, быстро, с грацией танцовщицы. Мелодично просвистел нож. Все случилось мгновенно.
Холланд дернул пальцами, кинжал в ее руке замер и развернулся, а тело по инерции двигалось вперед. Клинок аккуратно вошел между ребер.
Талья посмотрела на него удивленно и обиженно, как будто думала, что он покорно примет гибель от ее руки. Что не станет сопротивляться.
– Прости, Таль, – сказал он. Она попыталась вздохнуть, что-то сказать, но не смогла.
Она шагнула вперед и упала. Холланд подхватил ее на лету.
Он сидел с ней, пока она не умерла. Потом осторожно положил тело на пол, встал и ушел.
V
– Чего-чего он хочет? – Король удивленно поднял взгляд от карты.
– Чтобы его казнили, – повторил Келл, еще пошатываясь.
«Ас тосал» – вот что сказал Холланд.
– Хитрит, наверное, – предположила Айзра.
– Не думаю, – начал Келл, но стражница не стала его слушать.
– Ваше величество, – обернулась она к Максиму. – Наверняка он хочет призвать к себе Осарона и сбежать…
Ас тосал. Оковы.
Келл применил это заклинание из магии крови всего один раз, когда поймал в саду святилища маленькую птичку – солнечника. Солнечник сидел в его руке совершенно неподвижно, но был жив. Келл чувствовал, как колотится в пернатой груди крохотное сердечко, а сама птичка лежала, как парализованная, заключенная в оковы собственного тела.
Тирен, узнав об этом, страшно разозлился. Келл нарушил главное правило силы: применил магию, чтобы причинить вред живому существу, изменить ход его жизни. Келл искренне раскаивался, произносил слова, которые могут исправить сделанное, загладить ущерб, но, к его ужасу, команды не подействовали.
Птичка не ожила.
Так и лежала в его руке, как мертвая.
– Не понимаю.
Авен эссен покачал головой.
– Когда дело касается жизни и смерти, всё не так просто, – объяснил он. – Если затронуты разум и тело, сделанного исправить нельзя. – Жрец взял солнечника, поднес его к своей груди и свернул шею. Потом отдал мертвую птичку в руки Келлу.
– Так будет милосерднее, – мрачно сказал Тирен.
Больше Келл не пытался пустить в ход это заклинание, потому что так и не узнал слов, которые его отменяют.