Легенда о Смерти - читать онлайн книгу. Автор: Анатоль ле Бра cтр.№ 51

— Вы не боитесь, Мари-Жоб, ездить вот так, одна, ночью по этим дорогам?

На что она отвечала:

— Наоборот, это меня боятся. Моя повозка так гремит, что люди думают, что это повозка Анку.

И правда, в темноте можно было ошибиться, так скрипели оси, так звякало железо, да и у лошади был такой вид, словно она с того света. И потом, если уж говорить начистоту, было еще кое-что, в чем старая Мари-Жоб не признавалась: в округе поговаривали, что она была немного колдунья. Она знала «секреты», и самые дерзкие шалопаи предпочитали держаться от нее на почтительном расстоянии, чтобы она не навела на них порчу.

Однако однажды ночью с ней случилось вот что.

* * *

Это было зимой, в конце декабря. С начала недели стоял такой мороз, что камни на могилах раскалывались. Хотя Мари-Жоб к плохой погоде было не привыкать, она заявила, что, если будет такой холод, она ни за что не поедет на рынок в Ланньон, жалея не только себя, но и Можи, свою лошадь, которая, как говорила Мари-Жоб, была вся ее семья. Но вот в среду вечером, в час «Анжелюса», она увидела на пороге дома свою лучшую клиентку, Глаудиу Гофф, торговку табаком.

— Слух прошел, Мари-Жоб, что вы не собираетесь ехать завтра на рынок, это правда?

— А то как же, Глаудиа Гофф! Разве это по-христиански — гнать Можи в такую погоду, когда даже чайки клюва не поднимут?

— И все-таки я вас прошу об этом, из уважения ко мне. Вы же знаете, я всегда даю вам заработать, Мари-Жоб... Пожалуйста, не отказывайте. Мой запас табака заканчивается. Если я его не пополню в воскресенье, что я предложу камнеломам, когда они все придут после поздней обедни покупать табак на следующую неделю?

Надо сказать, что Энес-Вёр — это остров камнеломов, их здесь по меньшей мере три или четыре сотни, они рубят скалы на строительный камень. И это не всегда покладистые парни, как вы понимаете, особенно потому, что среди них столько же нормандцев, сколько и бретонцев. Конечно, Глаудиа Гофф волновалась не зря, эти люди могли разгромить ее лавку, если в ней, единственной на острове, они не получат того, что им нужно. Мари-Жоб Кергену это хорошо понимала. Именно она каждый четверг должна была ездить за табаком на табачную фабрику. И правду говоря, она бы очень огорчилась, если бы из-за нее в воскресенье у ее хорошей знакомой возникли неприятности, а может, что и похуже. Но, с другой стороны, была Можи, дорогая бедная Можи!.. И потом, у Мари-Жоб было какое-то предчувствие, что для нее самой это может плохо обернуться. Внутренний голос говорил ей: «Не меняй решения! Решила остаться и оставайся!»

Но та, другая, все умоляла ее. И тогда Мари-Жоб, которая внешне была резковата, но сердце имела чувствительное, в конце концов сказала:

— Ладно, будет вам ваш табак.

И она немедля направилась в стойло, чтобы, как она это обычно делала перед поездкой, приготовить Можи.

На следующий день, в час отлива, она покинула остров в своем обычном экипаже, как всегда в красных митенках на руках и в толстой шерстяной накидке, покрикивая «Но-о» Можи, уши которой как иглами колол холодный ветер. И старой женщине, и старой лошади было неспокойно. Однако до Ланньона они добрались без помех.

Хозяйка постоялого двора — того, что на пирсе, под вывеской «Серебряный якорь», — сказала Мари-Жоб, появившейся после того, как она выполнила все поручения:

— Иисус! Мария! Надеюсь, вы хоть обратно-то не собираетесь ехать? Вы же заледенеете, не добравшись до Иль-Гранда!

И она стала уговаривать ее остаться ночевать. Но старуха была непреклонна.

— Когда я еду, я и возвращаюсь. Дайте мне только чашку горячего кофе и стаканчик глории.

Было очень заметно, что она выглядит далеко не так, как в свои хорошие дни. Расставаясь с хозяйкой «Серебряного якоря», она сказала ей грустно:

— Думаю, что обратная дорога будет тяжелой. У меня в левом ухе какой-то скверный звон...

Но это не помешало ей хлестнуть кнутом Можи и двинуться в путь в надвигающийся ранний вечер декабря, осенив себя крестом, как настоящая христианка, которая знает, что во всем надо надеяться на Бога. До Плюмера все шло хорошо, не считая холода, становившегося все сильнее, так что Мари-Жоб, сидя на своем сиденье, среди пакетов, наполнявших повозку, чувствовала, как у нее немеют и тело, и душа. Чтобы вывести себя из оцепенения, она достала четки и, правя одной рукой, начала перебирать их другой. А чтобы не заснуть, она принялась громко читать десятистишия. Но даже звук собственного голоса в конце концов убаюкал ее, словно колыбельная, так что, несмотря на все усилия, она не то что бы заснула, но забылась. Но внезапно сквозь забытье она ощутила, как что-то необычное прошло мимо. Она протерла глаза, напрягла сознание и обнаружила, что ее тележка стоит.

— Эй, Можи?! — прикрикнула она.

Можи прянула мохнатыми ушами, но не сдвинулась с места. Мари-Жоб тронула лошадь кнутом. Она даже не шевельнулась. Тогда Мари-Жоб ударила ее кнутовищем. Можи выгнула шею под ударами, но осталась неподвижна. Было видно, как раздувались ее бока, словно кузнечные меха, и белый пар вырывался из ноздрей в морозную тьму; была уже глубокая ночь, и яркие голубые звезды сияли на небосводе.

«Вот еще новости», — подумала Мари-Жоб Кергену.

Уже скоро семнадцать лет, как они жили, по ее словам, одной семьей с Можи, и та всегда была образцовой лошадью, которая хотела только того, чего хотела хозяйка... Что же это такое вдруг на нее нашло, да еще когда она должна была так же спешить в теплое стойло, как хозяйка — в теплую постель. Чтобы узнать это, Мари-Жоб даже решилась, правда ворча, слезть со своей скамьи. Она ожидала обнаружить какую-то преграду, может быть, пьяницу, который разлегся поперек дороги. Но напрасно она высматривала, выискивая какую-нибудь тень перед собой (они были в том месте, где дорога спускается к Троверну, чтобы затем выйти к песчаному берегу), она не увидела ничего необычного. Дорога бежала между склонами, и ничего, кроме теней, которые отбрасывали на нее дубы с обломанными сучьями, на ней не было.

— Ну же, Можи! — говорила старуха, подбадривая лошадь, взяв ее под уздцы. Но лошадь громко всхрапнула, затрясла головой и уперлась передними ногами, отказываясь сделать хоть один шаг. Тогда Мари-Жоб поняла, что это должно было быть что-то сверхъестественное.

Я уже вам говорила, что она была немного колдуньей. Другая бы на ее месте испугалась. Но она знала жесты, которые нужно было делать, и слова, которые нужно было произносить в определенных обстоятельствах.

Она нарисовала крест на дороге своим кнутом, говоря:

— Этим крестом, что я начертала моим кормильцем, я приказываю вещи или живому существу, присутствующему здесь, но невидимому, объявить — он здесь от Бога или от дьявола.

Как только она это договорила, со дна канавы раздался голос:

— Вашу лошадь не пропускает то, что я несу.

Она смело шагнула к месту, откуда шел голос, накинув свой кнут на шею. И увидела очень старого маленького человечка, сидевшего на корточках в траве, словно изнемогший от усталости. У него был такой измученный, такой печальный, такой несчастный вид, что она почувствовала к нему жалость.