— В самом деле, дорогой? Но ведь, конечно, она этого не сделает? В конце концов, у нее уже была такая возможность, однако она ею пренебрегла. — Паллас сморщила маленький носик от отвращения. — Мы, Талмиджи, не пользуемся бывшими в употреблении вещами, пока не захотим этого всем сердцем. Только в таком случае мы так поступаем!
Поставив на стол чашку с блюдцем, Николаc мрачно сказал:
— Мое сердце не принадлежит ей, но, по-моему, найти невесту не так легко, как я думал вначале.
— Естественно, нет! Это же не покупка породистой лошади для собственной конюшни, сам понимаешь. Ты ведь ищешь себе жену.
Ту, что станет матерью твоих детей и с кем ты проведешь всю свою жизнь. — Бабушка наклонилась к нему. — Я знаю, что ты хочешь доставить мне удовольствие и что женитьба для тебя жизненно необходима, но, Николаc, — тихо произнесла она, — ты должен прежде всего доставить удовольствие себе. Это превыше всего. Ты будешь жить с этой женщиной и, надеюсь, проживешь долго после того, как я рассыплюсь в прах в могиле. — Лицо ее сделалось задумчивым. — Не торопись, чтобы не совершить ужасную ошибку…
— Как ты? — тихо спросил он.
Паллас пришла в замешательство: она поняла, что имеет в виду внук.
— О нет, мой дорогой! — страстно воскликнула она. — Я никогда не считала, что брак с твоим дедушкой был ошибкой!
Эту тему они никогда не обсуждали. Имя деда редко называлось, а если и упоминалось, то, как правило, в неодобрительном контексте. И тут до Николаcа внезапно дошло, что Паллас никогда не говорила о своем муже.
— Ты не обвиняешь его за то, что он бросил тебя? За то, что обошелся с тобой таким постыдным образом? — недоверчиво спросил Николаc.
Мягкий свет зажегся в глазах старой леди. Она посмотрела на огромную картину, которая занимала одну из стен комнаты.
— Нет, — хрипло ответила она. — Я никогда не винила его. Я любила, уважала его и несказанно жалела…
Николаcа разбирало любопытство. Он встал и подошел к написанному маслом портрету.
— Вы были красивой парой, — бесстрастно сказал он, рассматривая картину.
Портрет его бабушки и дедушки был написан через полгода после их свадьбы. Юное лицо Паллас светилось от счастья — столько в нем было любви к высокому строгому мужчине, ее мужу, стоявшему рядом с ней, что это поражало Николаcа всякий раз, когда он видел портрет. Паллас была изображена сидящей в этой самой комнате, одетая в пышное бальное платье из светло-голубого шелка и роскошно украшенная знаменитыми бриллиантами Шербурнов — тиарой, серьгами, ожерельем, брошью, браслетом и восхитительным кольцом с самым большим алмазом, который когда-либо видел Николае. Все эти бриллианты исчезли вместе с ее мужем.
Отведя глаза от кольца, Николаc принялся рассматривать лицо дедушки, поразительно похожее на его собственное. Это было гордое, даже надменное лицо. Густые черные волосы отброшены назад и открывают благородные брови, в черных испанских глазах читается намек на веселый нрав, решительный подбородок слегка поднят, большой подвижный рот изогнулся в слегка циничной улыбке. «С первого взгляда, — отметил Николаc, — ни за что не подумаешь, что это человек, который похитил жену другого, а затем бросил собственную жену и новорожденного сына». На портрете рука Бенедикта по-хозяйски лежала на спинке стула, на котором восседала Паллас.
Другой рукой он держал шпагу, висевшую у него на боку.
Николасу пришла в голову любопытная мысль, что оба этих жеста многое говорили ему о деде и поза эта не лишена смысла. Все в нем ясно указывало на то, что это человек, который заботится о себе.
— Я всегда думал, что ты должна была его ненавидеть, — медленно произнес Николаc, возвращаясь к своему креслу.
Паллас покачала седой головой:
— Никогда. Он хорошо относился ко мне, Николаc. Был добр, заботлив. — Она посмотрела в сторону, словно видя то, что внуку было неподвластно увидеть. — Я была молода и любила его. И до сих пор люблю. Я знала всю эту ужасную историю про нарушенную помолвку и про то, как подло Грегори похитил Терезу, но я была уверена… — Губы ее печально скривились. — Уверена, что смогу заставить Бенедикта полюбить меня, что вытесню образ Терезы из его сердца… — Она слабо улыбнулась. — Но, разумеется, не смогла. Связь между ними была нерушимой. Они были не виноваты, что так отчаянно любили друг друга, и я даже не могла ненавидеть его за то, что он женился на мне, любя ее. Ведь в конце концов ему был нужен наследник. И хотя я знаю, что у него в сердце была любовь к другой, он ни разу не подал мне ни малейшего намека, что женился на мне исключительно из-за обстоятельств, в силу которых должен был продолжить свой род. Он всегда относился ко мне заботливо, с уважением — немногие жены моего поколения могут сказать такое о своих мужьях!
Задумчиво глядя на нее, Николаc резко спросил:
— А как ты думаешь, что с ними случилось? Судя по тому, что я слышал, они словно исчезли с лица земли.
Паллас пожала плечами, однако в глазах ее промелькнула боль, и Николаc поразился, что спустя долгие годы бабушку все так же глубоко трогают события, которые произошли шестьдесят пять лет назад.
— Не знаю. В лучшие минуты я склоняюсь к мысли, что им удалось пробраться в колонии и что там они прожили долгую спокойную жизнь. — Она опустила голову и с силой произнесла:
— А иногда надеюсь, что жизнь у них была долгая, но несчастная, и что его обожаемая Тереза оказалась пустоголовой, как морковка, лиловоглазой сварливой каргой!
Николаc расхохотался, и они весело поглядели друг на друга.
Решив, что они уже довольно поговорили о давно минувших днях, Николаc непринужденно предложил:
— Ну на сегодня хватит об этой старинной истории. А теперь расскажи, что произошло, пока меня не было дома.
Они обсудили несколько незначительных вопросов, а потом Паллас подвела его к некоторым недавно происшедшим в жизни семейства Шербурнов событиям. Уютно откинувшись на спинку кресла, Николаc словно растворился в легких волнах изящного рассказа старой леди. Но тут Паллас сказала нечто такое, что заставило его выпрямиться и навострить уши.
— Умер старый сквайр Фрэмптон? А я-то думал, что старый дьявол настолько упрям и вспыльчив, что просто не позволит себе умереть!
— Гм-м, я тоже так думала, — ответила Паллас. — Но все-таки он умер, полагаю, около трех лет назад. Теперь сквайром стал его старший сын, Джон. Ты его помнишь?
Николаc покачал головой:
— Не очень хорошо. Он ведь на несколько лет старше меня, да?
— Да, я думаю, ему тридцать девять… Он и твоя сестра иногда неплохо ладят между собой…
— Правда?
— Ну, возможно, это ни о чем не говорит, но должна сказать, мне не очень нравятся его друзья — какие-то беспутные парни. Они нездешние. И вообще в Холле за эти дни произошло несколько странных событий. — С недовольным выражением лица она добавила: