Бесцветный - читать онлайн книгу. Автор: Тревор Ной cтр.№ 3

– А! Да, мам. Но испытание может заключаться в том, чтобы увидеть, желаем ли мы принять то, что случилось, и остаться дома. И прославлять Иисуса за его мудрость.

– Нет. Это говорит дьявол. А сейчас иди и переоденься.

– Но мама!

– Тревор! Sun’qhela!

«Sun’qhela» означает «не перечь мне». Родители-коса часто говорят это своим детям. Каждый раз, когда я слышал это, я знал: это значит, что разговор закончен, и если я произнесу еще одно слово, то меня ждет порка.

Каждый год без исключения я был чемпионом спортивного дня колледжа «Мэривейл», а моя мама каждый год без исключения получала приз для мам. Почему? Потому что она всегда гонялась за мной, чтобы дать мне по заднице, а я всегда убегал, чтобы не получить пинок. Никто не бегал так, как я и моя мама. Она не была мамой типа «иди-ка сюда и получи взбучку». Она давала ее тебе без малейшего предупреждения. Кроме того, она была метателем. Что бы ни было у нее под рукой, это могло полететь в тебя. Если это было что-то бьющееся, я должен был поймать эту вещь и положить. Если она разбивалась, в этом тоже виноват был я, и порка была еще хуже. Если она кидала в меня вазу, я должен был ее поймать, поставить, а затем бежать. За долю секунды я должен был подумать: «Это дорогая вещь? Да. Она бьющаяся? Да. Лови ее, ставь, а теперь – беги».

Наши с мамой взаимоотношения очень напоминали Тома и Джерри. Она была сторонником домостроя, я – необычайно шаловливым. Она посылала меня купить продукты, а я никогда не шел сразу домой, потому что использовал сдачу от молока и хлеба, чтобы поиграть на игровых автоматах в супермаркете.

Я любил видеоигры. Я был мастером в «Street Fighter». Мог бесконечно продолжать одну игру. Бросал монетку в щель, время летело, и следующее, что я осознавал, – за мной стоит женщина с ремнем.

Это была гонка. Я вылетал в дверь и несся по пыльным улицам Иден-Парка, перепрыгивая через стены, пробираясь через внутренние дворы. В нашем квартале это было нормальным. Все знали: мальчик Тревор частенько проносится мимо, как подорванный, а Патрисия бежит прямо за ним. Она могла нестись на полной скорости на высоких каблуках, но если действительно хотела догнать меня, то прямо на бегу, не снижая темпа, сбрасывала эту обувь. Она делала причудливое движение лодыжками, туфли летели в сторону, а она даже не сбивалась с шага. И тогда я знал: «Ого! Сейчас она включила турборежим!»

Когда я был маленьким, она всегда меня ловила. Но я рос и становился быстрее. И когда ей не хватало скорости, она начинала применять уловки. Когда я почти скрывался из виду, она кричала: «Стой! Вор!» Она поступала так с родным ребенком! В ЮАР никто не вмешивается в чужие дела, пока дело не доходит до правосудия толпы – тогда уж все хотят принять участие. Так что она кричала «Вор!», зная, что против меня будет весь квартал. И тогда незнакомцы пытались схватить и удержать меня, а мне приходилось вилять и подныривать, уворачиваясь от них, при этом не переставая вопить: «Я не вор! Я ее сын!»

Последнее, чем я хотел заняться тем воскресным утром, – впихиваться в какой-то переполненный микроавтобус, но в ту же секунду, как я услышал, что мама сказала «sun’qhela», я понял: моя судьба предрешена. Она взяла Эндрю, мы вылезли из «Фольксвагена» и отправились искать возможность доехать.

Мне было пять, почти шесть лет, когда Нельсон Мандела вышел из тюрьмы. Я помню, как видел это по телевизору и как все были счастливы. Я не знал, почему мы были счастливы, просто были. Я знал, что существует вещь под названием «апартеид», и что он заканчивается, и что это – замечательно, но я не понимал тонкостей.

Но последовавшее за этим насилие я помню и никогда не забуду. Триумф демократии над апартеидом иногда называют бескровной революцией. Он получил такое название потому, что во время самой революции было пролито очень мало «белой» крови. Но в послереволюционные дни по улицам бежали потоки «черной» крови.

Когда пал режим апартеида, мы знали, что теперь править будет черный человек. Вопрос в другом: какой черный человек? Между Партией свободы Инката и Африканским национальным конгрессом начались вспышки насилия. Политические взаимоотношения между этими двумя группами были очень запутанными, но простейший способ их понять – на примере «войны марионеток» между зулусами и коса.

Инката была преимущественно зулусской партией, очень воинственной и очень националистической. АНК был широкой коалицией, включавшей множество различных племен, но в то время его лидерами были преимущественно коса. Апартеид приостановил войну между зулусами и коса. Иностранные захватчики, пришедшие в виде белого человека, стали общим врагом, против которого можно было объединиться. Затем, когда общий враг исчез, произошло что-то вроде: «Итак, на чем мы остановились? Ах, да». И в дело пошли ножи.

Вместо того чтобы объединиться для мирной жизни, они набросились друг на друга, совершая невероятно жестокие деяния. Разразились многолюдные бунты. Были убиты тысячи людей. Многие подверглись казни «ожерелье». Она заключалась в том, что несколько человек кого-нибудь хватали и держали, надевали ему на тело резиновую покрышку, зажимавшую его руки. Затем в покрышку наливали бензин и поджигали. Человек горел заживо. АНК делал это с Инката. Инката делала это с АНК. Однажды, идя в школу, я увидел на обочине дороги одно из этих обугленных тел. По вечерам мы с мамой включали наш маленький черно-белый телевизор и смотрели новости. Десять человек убито. Пятьдесят человек убито. Сто человек убито. Казнь «ожерелье» была распространена повсеместно.

Иден-Парк находился прямо напротив широко раскинувшихся тауншипов Ист-Рэнд, Токоза и Кэтлхонг, где происходили одни из самых ужасающих стычек между Инката и АНК. Как минимум раз в месяц мы приезжали домой, а квартал горел. Сотни протестующих на улице. Мама медленно вела автомобиль через толпу и объезжала баррикады из горящих покрышек. Ничто не горит так, как покрышка – огонь бушует с невероятной яростью. Когда мы проезжали мимо горящих баррикад, казалось, что мы находимся в печи. Я часто говорил маме: «Думаю, что в аду Сатана жжет покрышки».

Каждый раз, когда разражались бунты, все наши соседи разумно прятались за закрытыми дверями. Но не моя мама. Она отправлялась туда, куда планировала, и когда мы ползли мимо баррикад, смотрела на протестующих «фирменным» взглядом. Дайте мне проехать. Я не участвую в этом дерьме. Перед лицом опасности она была непоколебима.

Это всегда поражало меня. То, что за нашей дверью шла война, не имело никакого значения. У нее были дела, которые она должна была сделать, места, куда она должна была отправиться. Это было то же упрямство, которое заставило ее посетить церковь, несмотря на заглохший автомобиль. На главной дороге, ведущей из Иден-Парка, могло быть пять сотен протестующих и баррикада из горящих шин, а мама говорила: «Одевайся. Мне надо на работу. Тебе надо в школу».

– А ты не боишься? – спрашивал я. – Ты одна, а их так много.

– Дорогой, я не одна, – отвечала она. – За мной все небесные ангелы.