Нет худа без добра - читать онлайн книгу. Автор: Мэтью Квик cтр.№ 9

А отец Макнами удалился в помещение для священников.

Прихожане стали переглядываться и тихо переговариваться, пока не встал отец Хэчетт. Он сказал:

– Давайте споем сто семьдесят второй гимн «Я виноградная лоза святая».

Заиграл орган, все дружно встали, заскрипев скамейками, и с облегчением запели, восстанавливая привычный порядок.

Я стоял один у последней скамейки. Спрятав свой блокнот для интересных вещей, которые я слышал, в сборнике гимнов, я принялся записывать все услышанное.

Когда кончили петь, отец Хэчетт произнес:

– Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. Евангелие от Иоанна, глава пятнадцатая, стих пятый. Можете садиться.

Это я тоже записал. Точность подтверждена.

Не помню, что говорил отец Хэчетт в своей импровизированной проповеди, потому что у меня из головы не шел отец Макнами. Несколько раз я хотел встать и пойти в помещение для священников, чтобы проверить, как он там, ободрить его и сказать, что он должен оставаться священником. Я ощущал какое-то тепло в груди. Мне казалось, что я могу как-то помочь. Но что я мог сделать на самом деле?

Отец Макнами опытный священник, пользующийся доверием. Он помогает многим людям, например, своей известной программой для неблагополучных подростков нашего города, которых он организует и превращает в своих помощников в летней программе для детей с физическими недостатками. Каждый год в июле вся пресса пишет об этом.

Он часто навещал маму, когда она болела, а после ее смерти позаботился о том, чтобы один из прихожан оформил все документы, необходимые для того, чтобы наш дом достался мне, а то мама написала завещание не совсем правильно. Он также договорился с Венди, чтобы она бесплатно заходила ко мне раз в неделю, потому что мама оставила мне очень мало денег. На маминых похоронах он произнес замечательную речь и назвал ее истинной христианкой (я записал это в блокноте), а после этого отвез меня на побережье, так как у меня не осталось никаких родственников, и мы гуляли там, чтобы я «выкинул из головы» мысли о маминой кончине.

– Мы прямо как Иисус с учениками, прохаживающиеся по берегу моря, – сказал я, наблюдая за холодными белыми барашками на воде. Тут отцу Макнами, очевидно, попал в глаза песок, потому что он начал тереть их. Чайки подняли крик над нами, а он простонал.

– Что с вами? – спросил я.

– Все в порядке, – отмахнулся он.

Ветер подхватил с его щеки слезу и перенес ее по воздуху мне на ухо.

После этого мы долго ходили, не говоря ни слова.

Первую ночь после маминых похорон он провел со мной, у нас дома. Мы пили виски и выпили, наверное, больше, чем следовало. Отец Макнами наливал себе всякий раз «на три пальца», а мне на один, так что он быстро покраснел и опьянел. Но все равно в компании с ним было хорошо.

Он сделал очень много для нас с мамой за все эти годы.

– Сам Бог послал его нам, – говорила она. – У отца Макнами истинное призвание.

Несколько лет назад я наконец решился признаться отцу Макнами в грехе мастурбации. Он не стал стыдить меня и только прошептал через занавеску исповедальни:

– Бог пошлет тебе жену, Бартоломью, я уверен.

Вскоре после этого в библиотеке начала работать Библиодевушка, и я часто думал, не Бог ли это устроил. Это опять заставляет вспомнить синхронистичность и unus mundus ^[10] Юнга.

Теперь в своих молитвах я прошу Бога, чтобы он дал мне храбрости заговорить с Библиодевушкой, которая, кажется, прямо сияет в библиотеке, как Дева Мария в витражном окне церкви, когда на небе солнце.

Но храбрости у меня не прибавляется.

Я молю Бога, чтобы он научил меня нужным словам, но всякий раз, когда я вижу Библиодевушку, мне становится так жарко, что, кажется, мозг кипит у меня в черепе и все слова испаряются.

Возможно, наше с Вами притворное двойничество помогло бы мне добиться успеха, но дело в том, что я хочу, чтобы Библиодевушка полюбила Бартоломью Нейла, а не нас вдвоем. Вы-то могли бы завоевать ее, всего лишь мимолетно улыбнувшись ей или подмигнув, – для Вас это не составило бы труда. Я хочу добиться ее расположения, но мне для этого нужно гораздо больше времени.

Из того, что я читал про буддизм, следует, что это желание – серьезная помеха моему просветлению. Но я напоминаю себе, что у Вас есть жена, и если Ричарду Гиру, выдающемуся буддисту и другу далай-ламы, разрешается иметь такие желания, то и мне, наверное, можно, так ведь?

Когда в прошлую субботу служба закончилась, отец Хэчетт не разрешил мне поговорить с отцом Макнами и не пустил меня в помещение для священников.

– Молись за отца Макнами, Бартоломью, – говорил отец Хэчетт. – Самое лучшее, что ты можешь сделать, – это молиться. Обратись к Богу. – Он повторял это снова и снова и похлопал меня по груди, как какое-нибудь крупное домашнее животное – датского дога, например. – Успокойся. Нам надо сохранять спокойствие. Всем до единого.

Возможно, я был расстроен больше, чем мне казалось. Правда, сердитый человечек у меня в желудке не пытался на этот раз повредить мои внутренние органы. Это было расстройство другого сорта. У меня есть склонность возбуждаться, если меня что-то беспокоит. Как бы то ни было, у отца Хэчетта был испуганный вид. Люди часто пугаются меня, когда я возбуждаюсь или сержусь. Но я никогда, ни разу в жизни, никому не причинил вреда, даже в школе, когда меня толкали и называли дебилом.

(Худший день в моей жизни принес мне вместе с тем самое лучшее переживание, какое у меня было в старших классах школы, хотя тогда я действительно чувствовал себя чуть ли не дебилом. Наша признанная красавица Тара Уилсон подошла к моему шкафчику и таким очень сексуальным голосом пригласила меня спуститься вместе с ней во время перерыва на обед в подвальное помещение. Я знал, что ученики занимаются там во время уроков сексом, и был очень взволнован тем, что одна из самых популярных девушек нашего класса хочет пойти туда со мной. При этом я понимал, что здесь какой-то подвох. Сердитый человечек у меня в желудке бесился, топал ногами, пинал меня и велел не попадаться на эту удочку. «Не будь идиотом!» – кричал он. Но я понимал, что другого случая пойти туда с Тарой Уилсон мне не представится, и было очень приятно притвориться, будто я думаю, что она хочет этого, хотя она так нервничала, что даже вспотела в декабре, и притворяться было очень трудно. Когда мы спускались в подвал, она даже взяла меня за руку, и это было восхитительно. Этот краткий миг, когда я держал ее руку в своей, и был, наверное, самым лучшим событием, случившимся со мной за все время обучения в школе. Я до сих пор вспоминаю Тару Уилсон – то, как ее челка взмывала вверх, когда она прыскала на нее лаком для волос, три витые золотые цепочки у нее на шее, золотой «солдатский» медальон с надписью «Т-А-Р-А» и маленьким бриллиантиком внизу справа и то, как она курила «Мальборо редз» на углу после школы, словно кинозвезда, смеялась и, запрокинув голову, поднимала руку в виде знака мира с сигаретой между пальцами и пускала к облакам струю дыма, как какая-то удивительная прекрасная дымовая труба. Несмотря на то что она заманила меня в ловушку, она мне по-прежнему нравится, и я надеюсь, что у нее хорошая семья и все у нее сложилось. Надеюсь, что Тара Уилсон живет счастливо. Когда мы спустились в подвал, Тара повела меня в темный угол. Там притаились с десяток мальчишек из нашего класса. Они окружили меня и начали скандировать: «Дебил! Дебил!» – и не успел я опомниться, как меня схватило сразу множество рук и я оказался в полной темноте в чулане, откуда не мог выбраться. Я кричал и стучал в дверь, наверное, несколько часов, но меня не слышали. В конце концов я решил притвориться, что сплю в своей постели крепким сном и весь этот кошмар мне снится. Я притворился, что скоро я проснусь и мама приготовит завтрак. Какое-то время это помогало, но затем сердитый человечек у меня в желудке разозлился, стал брыкаться, стучать и кричать, чтобы я выбирался из чулана. Я пытался выбить дверь плечом, но это было все равно что мысленно приказывать горе, чтобы она сдвинулась. Руки у меня распухли и стали болеть, и в конце концов я отдался темноте, думая, что, наверное, так и умру там. Я молился и просил Бога спасти меня, но все равно никто не пришел. Стало холодно. Всю ночь я дрожал на бетонном полу, а мама в это время была в страшной тревоге и даже звонила в полицию. Когда я уже потерял всякую надежду, неожиданно в чулан хлынул свет, ослепивший меня.