Оглашенные. Четвертое измерение - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Битов cтр.№ 88

Автору больше нечего добавить. Он лучше с легкостью и готовностью впадет в стиль любимого Михаила Зощенко. И даже, пожалуй, не будет стилизовать. А просто переврет цитату из «Возвращенной молодости»…

Ах, мы тревожимся в особенности за одну категорию людей, за группу лиц, так сказать, причастных…

Эти лица, ну там, скажем, экологи, этологи, психиатры, астрологи, наркологи, антропологи и националисты любых мастей: армяне, грузины, русские, евреи, абхазы, немцы, алкоголики, живописцы, скульпторы, серпентологи, космонавты, путешественники, часовщики, взрывники и т. п., – не говоря о писателях и поэтах, а тем более бардах, а также, ну, скажем, приматологи с ихними женами, родственниками, знакомыми и соседями, лица эти, увидав книгу, содержание которой поначалу несколько напомнит им ихнюю профессию, лица эти, несомненно, отрицательно, а может быть, даже и враждебно отнесутся к нашему сочинению.

Этих лиц автор покорнейше просит поснисходительней отнестись к нашему труду. Автор, в свою очередь, тоже обещает им быть снисходительным, если ему случится читать повести или там, скажем, рассказы, написанные психологом, или психоматиком, или родственником этого психоматика, или даже его соседом.

Автор просит у этих лиц извинения за то, что он, работая в своем деле, мимоходом и, так сказать, как свинья забрел в чужой огород, наследил, быть может, натоптал и, чего доброго, сожрал чужую брюкву.

КОМПЬЮТЕРЩИК: Мы кончили?

Я: Это всё.

ОН: Вы уверены, Андрей Георгиевич?

Я: Ох… Да.

ОН: Хотите знать сколько?

Я: В неоплатном долгу.

ОН:…сколько слов в вашем романе?

Я: Вы и это можете?

ОН: Аск. (Нажимает кнопку.)

Я: Так просто?

ОН (торжественно): Девяносто девять тысяч девятьсот тридцать семь.

Я: Не хватает.

ОН: Да, жалко. Еще бы шестьдесят два!

Я: А если добавить вот этот диалог?

ОН: Девяносто девять тысяч девятьсот девяносто шесть!

Я: Молчу-молчу-молчу!

Первая фраза: «Мы живем на дне воздушного океана» – оказалась написанной в Крыму в 1971 году. Последняя: «Он сказал, или я подумал» – в Берлине в 1993-м.

Двадцать два года я не писал это произведение. Я безнадежно отстал от собственного замысла, а все равно опередил время. Иногда мне кажется, что роман и до сих пор не столько устарел, сколько не прочитан.

Закончены как повесть, как очередное путешествие летом 1975-го на той же Косе, которая в них описана.

Опубликованы чудом в книге «Дни человека» в 1976 году в издательстве «Молодая гвардия» самоотверженными усилиями моего редактора С.В. Шевелева. «Чудо» состояло в том, что главная редактор издательства требовала, чтобы все было опубликовано предварительно в журналах. Пока суд да дело, все и оказалось (тоже чудом) опубликованным, но – кроме «Птиц». Я отговаривался, что «Птицы» рассматриваются то в том, то в ином журнале, но никто и не думал их выпускать на волю… как вдруг, со второго захода, «Аврора» решилась на выстрел. Подсократив, снабдив предисловием биолога и послесловием философа, «Птицы» пролетели сквозь обком и цензуру, главный редактор журнала Владимир Торопыгин, со вздохом облегчения, подписал номер и отправился в отпуск, я заверил «Молодую гвардию», что «Птицы» успеют выйти в журнале одновременно с выходом книги, все расслабились. Не тут-то было!

Внезапно Ленинградский обком снова затребовал верстку журнала и решительно запретил «Птиц» за идеализм.

Торопыгину пришлось срочно вернуться из отпуска, срочно затыкать дыру в журнале не глядя, тем, что попалось в портфеле, я скрылся в неизвестном направлении.

Хорошо, что между Питером и Москвой 650 километров! Таково же расстояние от обкома до Кремля.

Весна (она же оттепель) движется с юга на север со скоростью 50 км/сутки. Так что неделя у меня всегда в запасе. О, если бы книга была подписана в печать раньше, чем главная узнает, что «Птиц» запретили в «Авроре»… – молились мы с редактором, – и книга оказалась подписана! «Знаете, – сказала мне Главная, – не понимаю, в чем тут дело. Ничего вроде бы такого, но каждое ваше слово вызывает у меня протест». Я кивнул. До сих пор горжусь этим комплиментом.

Тем временем подорвалась на этой мине сама «Аврора». Среди материалов, срочно поставленных в номер взамен «Птиц», оказалось стихотворение Нины Королевой, косвенно оплакивающее расстрел царской семьи, и рассказ Виктора Голявкина, тем же обкомом истолкованный как издевательство над юбилеем Брежнева (хотя написан рассказ был лет за двадцать до юбилея). Торопыгин (судьба в фамилии) потерял кресло и не пережил стресса – скоротечный рак. Он был милейший, добрейший и дворянский человек, прекрасный собутыльник, я скорблю, но, чувствуя долю вины, не могу обвинить себя в его преждевременной гибели: будь опубликованы в его журнале «Птицы», его бы лишь пожурили, но не сняли. И мы бы с ним выпили за победу над.

А теперь… мне следовало с трепетом ждать, когда сомкнется информация и что дальше будет с книгой.

Сор из избы выносили дольше чем неделю, и в тот миг, когда я держал сигнальный экземпляр «Дней человека» в руках, главная редактор гневалась на меня, что я вовремя не уведомил ее о событиях в «Авроре». Но, как говорят, «поезд ушел», дистанция городов сработала, и я мог с невинным видом утверждать, что обо всем этом впервые от нее слышу.

Задуман ни с того ни с сего (с внезапной мысли о том, что птица рисуется начиная с клюва) в Москве, но написан в одну ночь в селе Тамыш в Абхазии в 1983 году, где я готовился писать «Ожидание обезьян», да так и не сподобился. «Человек» был легко опубликован как повесть в «Новом мире» № 3 за 1987 год.

С 1961 года носил я туда все свои рукописи! Сейчас – пожалуйста, совсем другой разговор – гласность. Только вот зачем же у вас в такой прекрасной повести пьют так много? Гласность гласностью, а указ о мерах – указом… Только и я ведь недаром прошел до гласности почти тридцатилетнюю школу редактуры: редактируя, делаю еще лучше, чем было. Приписал страничку в начало – и повесть прошла. К тому времени как раз и пресловутый сухой закон сам собой ликвидировался, а гласность будто от этого и окрепла, вроде могу вернуться к исходному варианту, чтобы и следа насилия над текстом не оставалось. Так я и поступил здесь, а странички, вынужденной, жаль. Вот она.