Первая красотка в городе - читать онлайн книгу. Автор: Чарльз Буковски cтр.№ 68

Большинство из нас отчего-то сбежало — от женщин, счетов, грудных детей, от неспособности справиться с жизнью. Мы отдыхали до устали, болели до рвоты, нам пришли кранты.

— Не надо заставлять его есть этот арбуз, — сказал я.

— Давай-давай, ешь, — сказал Херб, — жри давай, или, помоги мне господи, я башку тебе оторву.

Малыш Тэлбот вгрызался в арбуз, глотая семечки и Хербову молофью, лишь тихонько похныкивал. От скуки мужики любили придумывать хоть что-нибудь, только б не сбрендить окончательно. А может, уже и сбрендили. Малыш Тэлбот раньше преподавал алгебру в старших классах в Штатах, но что-то пошло наперекосяк, и он сбежал в нашу парашу, а теперь вот глотает чужую молофью, взбитую с арбузным соком.

Херб был здоровенный парень, руки как поршни, черная проволочная борода, и вони в нем было столько же, сколько в тех медсестрах. На боку носил громадный охотничий нож в кожаном чехле. Нож ему вообще-то не требовался, убить кого-нибудь он мог и так.

— Послушай, Херб, — сказал я, — вышел бы да прикончил эту четвертинку войны, а? Я уже от нее устал.

— Не хочу нарушать баланс, — ответил Херб.

Тэлбот уже доел арбуз.

— Ай, да трусы б лучше свои проверил, много ли говна осталось, — посоветовал он Хербу.

Херб ему ответил:

— Еще одно слово — и очко свое будешь за собой в рюкзаке носить.

Мы вышли на улицу; там бродили узкозадые люди в шортиках, с ружьями и небритые. Даже некоторым бабам не мешало бы побриться. Везде висел слабый запах говнеца, и то и дело — ВУРУМБ — ВУРУМБ! — громыхали бомбежки. Не перемирие, а черт знает что…

Спустившись под точку, мы подошли к столу и заказали какого-то дешевого вина. Здесь горели свечи. На полу сидели арабы, пришибленные и безжизненные. Один на плече держал ворона и то и дело поднимал кверху ладонь. На ладони лежали одно-два зернышка. Ворон с отвращением их склевывал — похоже, ему было трудно глотать. Охуенно мирное перемирие. Охуенно черный ворон.

Потом девчонка лет 13–14, неизвестного происхождения, подошла и села к нам за столик. Глаза у нее отливали молочной голубизной, если вы можете себе представить молочную голубизну, причем обременено бедное дитя было одними грудями. Само по себе тело — руки, голова и все остальное — было подвешено к этим грудям. Груди были огромнее мира, а мир нас убивал. Тэлбот посмотрел на ее груди, Херб посмотрел на ее груди, я посмотрел на ее груди. Будто нам явилось последнее чудо, а всем чудесам пришел конец, это мы точно знали. Я протянул руку и коснулся одной груди. Просто ничего не мог с собой поделать. Потом сжал. Девчонка рассмеялась и сказала по-английски:

— В жар бросает, а?

Я расхохотался. На ней было что-то желтое и полупрозрачное. Лиловые лифчик и трусики; зеленые туфли на высоком каблуке, крупные зеленые сережки. Лицо ее блестело, как навощенное, а кожа была где-то между бледно-смуглой и темно-желтой. Хрен знает. Я не художник. Сиськи у нее были. Что надо сиськи. Ну и денек.

Ворон разок облетел комнату кривым кругом и снова приземлился на плече у араба. Я сидел и думал об этих грудях и о Хербе с Тэлботом. О Хербе с Тэлботом: они ведь ни разу не рассказывали, что привело их сюда, — да и я ни разу не говорил, что привело сюда меня, почему мы такие ужасные неудачники, дураки, затаились, пытаемся не думать, не чувствовать, но все равно не убиваем себя, держимся. Тут нам самое место. Потом на улице приземлилась бомба, и свеча у нас на столике выпала из подставки. Херб поднял свечу, а я поцеловал девчонку, терзая ее за груди. Я сходил с ума.

— Хочешь меня трахнуть? — спросила она.

Когда девчонка назвала цену, оказалось — дорого. Я сказал, что мы простые сборщики фруктов, а когда там работа закончится, придется переходить в шахту. Шахты — не сильно весело. В последний раз шахта располагалась в горе. Но мы не вкапывались в землю, а низводили гору с небес. Руда залегала в вершине, и добраться до нее можно было только из подножья. Поэтому мы бурили дыры вверх по кругу, нарезали динамит, вставляли запалы и засовывали шашки в кольцо из дырок. Все запалы сплетаются вместе в один хвост, его поджигаешь и рвешь когти. У тебя две с половиной минуты, чтоб свалить оттуда как можно дальше. Потом, после взрыва, возвращаешься, выгребаешь всю эту срань лопатой и повторяешь процесс. Так и бегаешь вверх-вниз по лестнице, как мартышка. Время от времени находят то руку, то ногу — и больше ничего. 2 с половиной минут явно не хватало. Или какой-нибудь запал неправильно сделали, и огонь по нему бежит прямо вверх. Изготовитель щелкнул ебалом, только теперь он слишком далеко и не заморачивается. Вроде как с парашютом прыгать — если не раскроется, некому и гундеть.

Я пошел наверх с девчонкой. Окон там не было, поэтому — снова свечка. На полу лежала циновка. Мы оба на нее сели. Девчонка разожгла трубочку с гашишем и передала мне. Я пыхнул и вернул ей, снова посмотрел на эти груди. Привязанная к ним, она смотрелась уморительно. Почти преступно. Я сказал: почти. В конце концов, не грудями едиными. А и тем, что к грудям прилагается, к примеру. Ладно, в Америке я никогда ничего подобного не видел. Но в Америке, само собой, когда такое заводится, богатые мальчики это забирают себе, прячут, пока не протухнет или не заржавеет, а уж только потом дают попробовать остальным.

Но вот я поволок на Америку, поскольку оттуда меня выперли. Там меня постоянно пытались прикончить, похоронить. Там был даже один знакомый поэт, Ларсен Кэстайл, так вот он написал про меня такую длинную поэму, где в самом конце как-то поутру находят сугробик, разгребают снег, а под снегом — я.

— Ларсен, полудурок ты, — сказал ему я. — Мечтать не вредно.

Затем я накинулся на эти груди, всосался сначала в одну, за ней — в другую. Я чувствовал себя грудным младенцем. То есть я будто бы воображал, каково грудному младенцу. Хотелось плакать, до того хорошо это было. Остаться бы да сосать бы эти груди вечно. Девчонка, похоже, не возражала. На самом деле у меня даже слеза скатилась! Так хорошо было, что скатилась слеза. Безмятежной радости. Поплыл, поплыл. Господи боже мой, что же надо познать мужчинам! Я всегда был человеком ног, глаза мои всегда за ноги цеплялись. Если женщина выбиралась из машины, меня всегда вырубало под самый корень. Я даже не знал, что делать. Типа: боже мой, женщина выбирается из машины! Я вижу ее НОГИ! ДО САМОГО ВЕРХА! Весь этот нейлон, застежки, все это дерьмо… ДО САМОГО ВЕРХА! Это чересчур! Это слишком! Пощады! Затопчите меня быками! Да, это всегда было чересчур. Теперь же я сосал грудь. Ладно.

Я подвел руки ей под груди, приподнял их. Тонны мяса. Одно мясо — ни рта, ни глаза. МЯСО МЯСО МЯСО. Я вбил его себе в рот и улетел к небесам.

Потом переключился на рот и вплотную занялся лиловыми трусиками. Взгромоздился. Во тьме проплывали пароходы. Слоны обливали потом мне спину. От ветра сотрясались синие цветы. Горел скипидар. Рыгал Моисей. Резиновая внутренняя труба катилась вниз по зеленому склону. Все кончилось. Долго я не продержался. Что ж… жопа…

Она извлекла мисочку и подмыла меня, а потом я оделся и сошел по лестнице вниз. Херб с Тэлботом ждали. Вечный вопрос: