— Вы курите сигары?
— А, да! есть, есть; здесь они, здесь; вот, постойте… — Господин в енотах засуетился.
— Фу, какой бестолков… черт! кажется, эта дверь…
— Эта-эта-эта-эта-эта…
— Эта-эта-эта… что вы орете? тише!..
— Милостивый государь, я скрепя сердце… вы дерзкий человек, вот что!..
Вспыхнул огонь.
— Ну, так и есть, вот медная дощечка! вот Бобыницын; видите: Бобыницын?..
— Вижу, вижу!
— Ти…ше! Что, потухла?
— Потухла.
— Нужно постучаться?
— Да, нужно! — отозвался господин в енотах.
— Стучитесь!
— Нет, зачем же я? вы начните, вы постучите…
— Трус!
— Сами вы трус!
— Уб-бир-райтесь же!
— Я почти раскаиваюсь, что поверил вам тайну; вы…
— Я? Ну, что ж я?
— Вы воспользовались расстройством моим! вы видели, что я в расстроенном духе…
— А наплевать! мне смешно — вот и кончено!
— Зачем же вы здесь?
— А вы-то зачем?..
— Прекрасная нравственность! — заметил с негодованием господин в енотах… — Ну, что вы про нравственность? вы-то чего?
— А вот и безнравственно!
— Что?!!
— Да по-вашему каждый обиженный муж есть колпак!
— Да вы разве муж? Ведь муж-то на Вознесенском мосту? Что ж вам-то? Чего вы пристали?
— А вот мне кажется, что вы-то и есть любовник!..
— Послушайте, если вы будете так продолжать, то я должен буду признаться, что вы-то и есть колпак! то есть знаете кто?
— То есть вы хотите сказать, что я муж! — сказал господин в енотах, как будто кипятком обваренный, отступая назад.
— Тсс! молчать! слышите…
— Это она.
— Нет!
— Фу, как темно!
Всё затихло; в квартире Бобыницына послышался шум.
— За что нам ссориться, милостивый государь? — прошептал господин в енотах.
— Да вы же, черт возьми, сами обиделись!
— Но вы меня вывели из последних границ.
— Молчите!
— Согласитесь, что вы еще очень молодой человек…
— Мо-л-чите же!
— Конечно, я согласен с вашей идеей, что муж в таком положении — колпак.
— Да замолчите ли вы? о!..
— Но к чему же такое озлобленное преследование несчастного мужа?..
— Это она!
Но шум в это время умолк.
— Она?
— Она! она! она! Да вы-то, вы-то из чего хлопочете! ведь не ваша беда!
— Милостивый государь, милостивый государь! — бормотал господин в енотах, бледнея и всхлипывая. — Я, конечно, в расстройстве… вы достаточно видели мое унижение; но теперь ночь, конечно, но завтра… впрочем, мы, верно, не встретимся завтра, хотя я и не боюсь встретиться с вами, — и это, впрочем, не я, это мой приятель, который на Вознесенском мосту; право, он! Это его жена, это чужая жена! Несчастный человек! уверяю вас. Я с ним знаком хорошо; позвольте, я вам всё расскажу. Я с ним друг, как вы можете видеть, ибо не стал бы я так теперь из-за него сокрушаться, — сами видите; я же несколько раз ему говорил: зачем ты женишься, милый друг? звание есть у тебя, достаток есть у тебя, почтенный ты человек, что ж менять это всё на прихоть кокетства! Согласитесь! Нет, женюсь, говорит: семейное счастие… Вот и семейное счастие! Сначала сам мужей обманывал, а теперь и пьет чашу… вы извините меня, но это объяснение было вынуждено необходимостию!.. Он несчастный человек и пьет чашу — вот!.. — Тут господин в енотах так всхлипнул, как будто зарыдал не на шутку.
— А черт бы взял их всех! Мало ли дураков! Да вы кто такой?
Молодой человек скрежетал зубами от бешенства.
— Ну, уж после этого, согласитесь сами… я был с вами благороден и откровенен… этакой тон!
— Нет, позвольте, вы меня извините… как ваша фамилия?
— Нет, зачем же фамилия?
— А!!
— Мне нельзя сказать фамилию…
— Шабрина знаете? — быстро сказал молодой человек.
— Шабрин!!!
— Да, Шабрин! а!!! (Тут господин в бекеше несколько поддразнил господина в енотах.) Поняли дело?
— Нет-с, какой же Шабрин! — отвечал оторопевший господин в енотах. — Совсем не Шабрин; он почтенный человек! Извиняю вашу невежливость мучениями ревности.
— Мошенник он, продажная душа, взяточник, плут, казну обворовал! Его скоро под суд отдадут!
— Извините, — говорил господин в енотах, бледнея, — вы его не знаете; совершенно, как я вижу, он вам неизвестен.
— Да, в лицо-то не знаю, а из других очень близких ему источников знаю.
— Милостивый государь, из каких источников? Я в расстройстве, вы видите…
— Дурак! ревнивец! за женой не усмотрит! Вот он какой, коль приятно вам знать!
— Извините, вы в ожесточенном заблуждении, молодой человек…
— Ах!
— Ах!
В квартире Бобыницына послышался шум. Стали отворять дверь. Послышались голоса.
— Ах, это не она, не она! Я узнаю ее голос; я теперь узнал всё, это не она! — сказал господин в енотах, побледнев как платок.
— Молчать!
Молодой человек прислонился к стене.
— Милостивый государь, я бегу: это не она, я очень рад.
— Ну, ну! ступайте, ступайте!
— А чего ж вы стоите?
— А вы-то чего?
Дверь отворилась, и господин в енотах, не выдержав, стремглав покатился с лестницы.
Мимо молодого человека прошли мужчина и женщина, и сердце его замерло… Послышался знакомый женский голос, и потом сиплый мужской, но совсем не знакомый.
— Ничего, я прикажу сани подать, — говорил сиплый голос.
— Ах! ну, ну, согласна; ну, прикажите…
— Они там, сейчас.
Дама осталась одна.
— Глафира! где твои клятвы? — вскричал молодой человек в бекеше, хватая за руку даму.
— Ай, кто это? Это вы, Творогов? Боже мой! что вы делаете?
— С кем вы здесь были?
— Но это мой муж, уйдите, уйдите, он сейчас выйдет оттуда… от Половицыных; уйдите, ради бога, уйдите.
— Половицыны три недели как переехали! Я все знаю!
— Ай! — Дама бросилась на крыльцо. Молодой человек догнал ее.