Несовременная страна. Россия в мире XXI века - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Иноземцев cтр.№ 17

Следующая причина имеет иную природу, но также крайне значима. Россия на протяжении всей своей истории (за исключением краткого периода 1950-х — 1970-х годов) была и остается ресурсной экономикой. Ресурс, от которого зависят казна и страна, может меняться — от пушнины и золота через пеньку и зерно до нефти и газа, но неизменно для содержания центральной власти нужно либо осваивать новые территории и запасы (как это было в XVI–XVII веках с пушниной или в ХХ веке с энергоносителями), либо принуждать значительную часть населения к изнурительному труду (как в XIX — начале ХХ столетия в ситуации с сельским хозяйством). В обоих случаях государство играет в основном перераспределительную роль, концентрируя внимание на том, как извлечь богатства и кому направить ту или иную их часть в первоочередном порядке. Вплоть до наших дней львиная доля доходов бюджета формируется за счет поступлений от сырьевой ренты, причем второй по степени значимости статьей остаются таможенные пошлины и сборы (в начале 2013 года они приносили такую же долю доходов федерального бюджета, какую они в последний раз обеспечивали в США в 1942 году ^[113], — что тоже ярко свидетельствует о степени нашей «современности»). Предпринимательство в России традиционно рассматривается не как средство повышения благосостояния общества, а как спекуляция или деятельность, мотивированная исключительно целями наживы.

Всё это приводит к тому, что в сознании подавляющего большинства жителей страны задачи перераспределения богатств приоритетнее задач их умножения. Это также является мощным блокиратором демократии. Она не может существовать как доминирующая политическая форма там, где правительство экономически не нуждается в подданных, живя на доходы от ренты. Очень показательно, например, что в наши дни федеральный центр демонстративно брезгует подоходным налогом, позволяя всецело распоряжаться им регионам (хотя в США он составляет бóльшую часть поступлений в федеральный бюджет), но при этом жестко контролирует основные рентные платежи — таможенные пошлины и налог на добычу полезных ископаемых. С экономической точки зрения в таких условиях демократия может рассматриваться как попытка установить власть «нахлебников» над «кормильцами», сделать так, чтобы люди, которые и так всё получают от государства, еще и определяли его политику. Если вспомнить тут систему имущественного ценза, существовавшую в ранних европейских демократиях ^[114], покажется, что само требование демократического участия в управлении Россией выглядит иррациональным. «Быдло» может претендовать на участие в выборах местных советов, мэров и даже — иногда — губернаторов (т. е. тех, кого оно финансирует своими налогами), но почему оно должно иметь право менять президента и правительство? Страна, в которой население в своем подавляющем большинстве не создает богатство, а потребляет его, не может быть демократической (не случайно переход от «экономики участия» к требованиям «хлеба и зрелищ» совпал по времени с переходом от республики к империи в Древнем Риме). Особенность России состоит еще и в том, что зависимость от природной ренты не сокращается, а растет, — и, значит, демократизация выглядит не только нереалистичной, но отчасти даже несправедливой. У тех, кто промышляет милостыней, нет и не может существовать повода требовать для себя прав определять голосованием поведение тех, кто ее раздает, — так в предельно циничной форме можно выразить третье препятствие на пути развития демократии в России.

Можно и дальше перечислять причины, по которым демократия не выступает доминирующей политической формой в нашей несовременной стране. В то же время не стоит считать, что здесь вообще не существует элементов народного волеизъявления. Россия — не КНДР и не Саудовская Аравия; в ней происходят довольно разнообразные и подчас сложные политические процессы, но демократии как инструмента контроля над властью и обеспечения ее сменяемости здесь не наблюдается. Тогда что за политический режим существует в России в начале XXI века?

Я бы назвал его «превентивной плебисцитарностью» ^[115], отмеченной тремя основными характеристиками.

Во-первых, власть стремится не столько отвечать на реально существующие вызовы и задачи, сколько либо предвосхищать, либо даже конструировать их. По сути, вместо того, чтобы выяснять демократическим образом предпочтения общества, она создает своего рода «развилки» и «перекрестки» — причем чаще всего искусственно, тем самым навязывая обществу повестку дня в надежде (обычно небеспочвенной) увести его от более важных и серьезных проблем. Улавливая определенные тенденции и озабоченности населения, власти позволяют себе играть «на опережение», фактически выбивая из рук потенциально оппозиционных сил те или иные козыри и повышая свой авторитет в глазах населения (так было и в «перехвате» постсоветских мотивов в повестке дня Б. Ельциным на выборах 1996 года, и в представлении В. Путина как давно востребованного «сильного лидера» в 2000-м, и в запуске дискуссии о модернизации еще до кризиса 2008 года, и в захвате Крыма на фоне явно портившихся отношений с Западом в 2014 году, и в массе других случаев). Это своего рода «демократия наоборот», но весьма действенная. Функцию избирательного процесса в данном случае выполняют разного рода службы опросов общественного мнения, указывающие точки общественного недовольства или сомнений в правильности проводимого курса, по которым и «бьет» власть.

Во-вторых, вопросы, которые власть таким образом вбрасывает в национальное сознание, сформулированы или поданы так, что не предусматривают каких-либо разногласий. Разве можно быть против борьбы с терроризмом? — тогда получите законы об ограничении гражданских прав, которые под этим предлогом вводятся начиная с трагедии в Беслане в 2004 году и до сих пор. Разве следует желать разрушения традиционных ценностей и этических норм? — тогда получите усиление роли Церкви, законы, так или иначе маргинализирующие представителей сексуальных меньшинств, концепцию национальной безопасности, насквозь проникнутую консерватизмом и ретроградством. Разве можем мы позволить зарубежным правительствам определять, как жить и развиваться нашему государству? — тогда вот вам ограничение прав некоммерческих организаций, усложнение финансирования политической деятельности и т. д. Разве можно бросить в беде собственных соотечественников? — и мы имеем аннексию Крыма, войну с Украиной, формирование идеологии «Русского мира» и постоянно растущую готовность страны к войне. Всякий раз власть как бы выносит на референдум свой политический курс, и всякий раз ее поддерживают — уже потому, что поставленные вопросы не предполагают отрицательного ответа (а если и предполагают, то со стороны группки «диссидентов», которых элита только по причине собственной доброты не называет «врагами народа», каковыми их с энтузиазмом признало бы большинство общества). Вопросы же, которые не могут заинтересовать широкие массы, обычно игнорируются, а поднимающие их подвергаются либо давлению, либо обструкции.