Стальной корабль, железный экипаж. Воспоминания матроса немецкой подводной лодки U­505. 1941—1945 - читать онлайн книгу. Автор: Ганс Якоб Гёбелер cтр.№ 78

Мы дождались, когда последний член экипажа покинет отсек, что показалось нам вечностью. Убедившись, что больше никого на лодке нет, мы попытались открыть клапаны балластных цистерн, чтобы заполнить их забортной водой. Все клапаны прекрасно сработали, за исключением носовых больших балластных цистерн № 6 и № 7. Что-то мешало открыться клапанам этих цистерн. Снова и снова мы пытались открыть эти проклятые клапаны, но без всякого успеха. Мы даже пытались открыть эти клапаны вручную, но шедшие к ним тяги были погнуты в результате взрывов глубинных бомб и тоже не работали. Мы знали, что запас воздуха в балластных цистернах № 6 и № 7 удержит лодку на поверхности, но не могли придумать никакой альтернативы. Наконец мы сдались и бросились к скоб-трапу в боевую башню, надеясь, что течи в корпусе лодки смогут заполнить ее водой и она уйдет на дно.

Я уже начал подниматься по скоб-трапу в боевую рубку, когда неожиданно вспомнил про стрейнер морской воды, находящийся на полке рядом с моим постом. Стрейнер морской воды представляет собой фильтрующий механизм для главного насоса, со сменной сеткой в форме корзинки, находящейся в стальном корпусе размером 12 дюймов (30,48 см). Действуя под влиянием импульса, я бросился обратно, отщелкнул четыре защелки и снял тяжелый стальной корпус фильтра морской воды. Поток воды диаметром со столовую тарелку, клубясь, ворвался в центральный отсек лодки, отделяясь от линии основного насоса. Когда вода устремится обратно к корме, подумал я, этого будет достаточно, чтобы потопить нашу любимую U-505.

Затем движением, о котором я буду жалеть всю оставшуюся жизнь, я отбросил стальной корпус фильтра на крышку стола в углу центрального отсека. Если бы я бросил корпус фильтра в трюм, где никто бы никогда его не нашел, U-505 могла бы закончить свое существование по-другому.

Закончив исполнение своих обязанностей (или, более точно, обязанностей нашего старшего механика), я решил, что настало самое время покинуть тот ад, в который превратилась наша погружающаяся в воду лодка. Я был невысок, но очень силен в те дни. Мои товарищи по экипажу говорили, что я могу двигаться по всей нашей подводной лодке с ловкостью ласки. Но в этом случае я побил все свои рекорды скорости, пробираясь к скоб-трапу.

Переборки боевой рубки резонировали от попадания крупнокалиберных пуль и осколков, когда основной состав экипажа начал покидать лодку. Изнутри лодки все эти попадания звучали, как если бы группа парней забрасывала камнями пустую урну. Я же был больше напуган мыслью о том, что стало с моими друзьями по экипажу там, наверху, в куда большей степени, чем я был напуган тем, что я остался в одиночестве на тонущем корабле! К тому времени, когда я стал подниматься в боевую рубку, обстрел, однако, начал стихать. Крики раненых членов экипажа с палубы куда громче стучали мне в уши, чем толчки крови от моего колотящегося сердца.

Когда я добрался до верхнего люка, выводящего на мостик, я высунул голову, чтобы оценить ситуацию. Сначала мне потребовалось пара секунд, чтобы глаза адаптировались к яркому солнцу после полумрака лодки. Когда это произошло, первое, что я увидел, был бедный Готтфрид Фишер, один из радистов лодки. Тело его было разорвано и перекручено, он был явным образом мертв. Вся поверхность мостика была залита кровью раненых людей. Я пробрался к подветренной стороне боевой рубки, единственному кусочку пространства, защищенному от вражеского огня. Казалось, что все и всё движется медленно, как во сне.

Я быстро обвел взглядом длинные серые корпуса вражеских эсминцев. Они окружили нас, готовые убивать, как свора шакалов. Я мог видеть также моих сотоварищей из экипажа, плавающих в море, несколько групп их вытянулись длинной линией вслед за лодкой. Быстро выбравшись из люка, я как можно быстрее добрался до подветренной стороны боевой рубки. Там собралось несколько человек, все пытались надуть большой спасательный плот. Я помог им сделать это, а потом вместе с ними спустился на плот.

Мы опасались, что эсминцы могут готовиться к тарану, поэтому изо всех сил стали грести прочь от лодки. Когда я снова взглянул на нее, то обнаружил, что она по-прежнему двигается, а ее электромоторы работают. Когда мы сообразили это, она уже была в сотнях метров от нас, едва видимая за гребнями волн. Я запомнил, как я старался в этот день бросить последний взгляд на нашу искалеченную старую подлодку, пока она еще не легла на дно Атлантики рядом со столь многими своими сестрами.

Наше внимание быстро переключилось на то, чтобы остаться на плаву в воде до тех пор, пока мы, как надеялись, не будем подобраны американцами. Некоторые из ребят думали, что самолеты расстреляют плавающих в воде. Я полагал, что вражеские самолеты просто стреляют в воду между лодкой и нами, чтобы никто из нас не вздумал вернуться обратно на ее борт. Если моя догадка была верна, то они вполне могли экономить свой боезапас: никто из нас не был в достаточной мере психом, чтобы захотеть вернуться обратно на нашу U-505, которая медленно, но неуклонно уходила под воду.

Мы были разбросаны по довольно обширной дуге океана. Мы попытались собраться в более тесную группу, поднять раненых из воды и сделать все возможное, чтобы остановить у них кровотечение. Прошел слух, что наш командир получил сильное ранение в ногу, и мы, в частности, беспокоились за его судьбу. Большой плот, на котором я сидел, очень скоро был переполнен спасшимися. Поскольку в воде было много крови из ран, мы весьма опасались появления акул. Даже те из нас, кто не был ранен, с большой неохотой покидали плот, уступая место раненым.

В этом месте мои воспоминания пересекаются с воспоминаниями моего друга Вольфганга Шиллера, одного из механиков носового торпедного отсека. Его воспоминания о происходившем там изложены в отрывке из его письма, которое он написал мне в прошлом году:

«В атмосфере крайнего беспокойства я стоял у одного из носовых торпедных аппаратов, рядом с переговорной трубой, и слышал голос нашего командира, который осматривал обстановку в перископ. В какую сторону он бы ни посмотрел, он только и мог произнести: «Эсминец! Эсминец!»

Осмотревшись, он понял всю безнадежность нашего положения и дал приказ опуститься глубже. Через довольно краткое время взорвалась первая глубинная бомба. Стекло манометра разлетелось вдребезги. После того как Старику было доложено, что в лодку поступает вода, а руль направления поврежден, он приказал нам всплывать и покинуть лодку.

Я передал этот приказ всей команде отсека. Через пару секунд я остался в одиночестве. Я не хотел расставаться со своими наручными часами, которые висели на одном из трубопроводов, так что я немного задержался и чуть позднее попал в центральный отсек. Проходя спальные места офицеров, я увидел лежащий там шерстяной свитер. Я натянул его на себя на случай, если забортная вода окажется холодной. На мне были только шорты и гражданская рубашка, на ногах парусиновые тапочки без носков, один из которых я потерял в воде. Свой аварийный дыхательный прибор я надел поверх свитера.

Через некоторое время я добрался до выходного люка. Вилмар, будучи родом из Берлина, придержал меня. Он рассчитал заходы истребителей и выпускал людей только после очередного захода, чтобы избежать ранений. Когда я оказался на ярко освещенной солнцем палубе, я словно ослеп. Затем я увидел самолет, заходящий с правого борта, и попробовал укрыться за щитком зенитки. Но поскольку я не смог сделать это под градом пуль, я просто распластался на правом борту лодки, словно сраженный пулями. Позднее, когда я открывал свой дыхательный прибор, я увидел два прожженных пулями отверстия в складке на левом плече и левом манжете свитера.