В прошлом во время гонок я больше всего волновалась перед бегом, финальной частью триатлона. Обычно к этому моменту ты уже устал, ноги тяжелые, как свинец, при этом ты понимаешь, что на этом этапе все спортсмены стараются наверстать упущенное время и улучшить свой результат. Удастся ли мне в этот раз не поддаться панике?
Чтобы не думать о том, как здорово было бы сейчас прилечь на диван, во время бега я предалась почти философским размышлениям, что делает меня такой, какая я есть. Мне нравится улыбаться. И я не боюсь казаться смешной в глазах окружающих. У меня всегда улучшается настроение, если незнакомый человек, будь то продавец или пассажир в метро, улыбнется мне в ответ. Потом я вспомнила, как начала тренироваться для участия в соревнованиях и почему вообще мне пришла в голову эта мысль.
Так я добежала до середины маршрута, где располагался пункт раздачи воды. Обычно спортсмены даже не останавливаются, а хватают протянутый им стакан и пьют на ходу. Но я остановилась, отдышалась и немного отдохнула. Поболтала с волонтерами, раздававшими воду. В какой-то момент один из них сказал: «А не пора ли вам двигаться дальше? Не забывайте, здесь же все-таки результат по времени считают!» Я поблагодарила их за воду и побежала дальше. Не торопилась, а получала удовольствие.
Когда я пересекла финишную прямую, то, как обычно, не сразу пошла к доске с результатами. Однако в конце списка моей фамилии не оказалось. Посмотрела, не стоит ли мое имя чуть выше, хотя знала, что это невозможно. Я подошла к столу судей и сказала, что не могу найти свою фамилию. Продиктовала номер чипа на браслете, и мне сообщили, что с моим чипом произошел технический сбой. Передо мной начали извиняться, полагая, что ситуация меня сильно расстроила. Но я только рассмеялась и сказала: «Как хорошо, что технический сбой произошел именно у меня, а не у тех, кто работал на время. Спасибо большое».
После того раза я действительно больше не участвовала в Ironman, но хорошо усвоила для себя: если что-то приносит большой стресс, подумай, может ты не так к этому относишься?
Анжела Волтуис
Теперь я знаю
Мир невозможно удержать силой. Его можно достичь лишь пониманием.
Альберт Эйнштейн
Только спустя почти двадцать лет я поняла, почему мать оставила холодным зимним днем своего новорожденного ребенка на улице китайского города Хэфэй.
– Как можно было так поступить? – спрашивали удивленно мои друзья и знакомые.
Сразу после того, как мы с мужем Грегори удочерили Лили, я отвечала им с эгоистичной точки зрения человека, который очень хотел ребенка и за пять лет пережил две внематочные беременности и три выкидыша:
– Она оставила ее для меня. Мне как раз нужна была такая милая крошка.
– Но ведь малютка могла замерзнуть! Что она за человек?
– Она отчаялась. В Китае нельзя иметь более одного ребенка
[17], – объясняла я друзьям и знакомым. – Там больше в цене мальчики, которые вырастут, начнут зарабатывать и впоследствии будут содержать престарелых родителей.
– Но почему не отдать ребенка в детдом? – не унимались самые упорные.
– Иногда матери оставляют своих новорожденных детей около дверей детдомов, – объясняла я. – А потом убегают – потому что, если их поймают, то обязательно арестуют.
– Скажи, а сколько вы заплатили за ребенка? – интересовались наименее тактичные и наиболее прямолинейные наши знакомые.
Мы с мужем живем в престижном районе Нью-Йорка Верхний Вест-Сайд. Ньюйоркцы славятся своей прямолинейностью. Как-то в журнале «Нью-Йоркер» появилась статья на эту тему. Автор писала: «Прямо в автобусе совершенно незнакомая вам женщина может спросить: «О, у меня такая же сумочка, как у вас. Вы за свою сколько заплатили?»
Стыдились ли мы с Грегори, что купили себе ребенка на черном рынке? В Нью-Йорке мы работали с уважаемым агентством, которое помогает усыновить ребенка из-за границы. Когда нам сказали, что в КНР у нас может получиться удочерить девочку, Грегори спрятал в ремне и контрабандой провез в Китай несколько тысяч долларов. Мы знали, что нам понадобятся деньги, чтобы оплачивать услуги переводчиков и местных агентств, которые помогут с документами. Деньги также были нужны на взятки чиновникам. Мы сделали все, что надо было сделать в той ситуации.
Когда Лили выросла, она не спрашивала нас, кем были ее биологические родители. Было ли ей это совершенно безразлично? Почему она не интересовалась этим вопросом?
Грегори умер от меланомы в 2007 году, когда Лили было тринадцать. После смерти мужа я решила, что дочери нужно съездить в Китай и увидеть свою историческую родину. Дочь не возражала, и летом 2009 года она посетила КНР в рамках специальной программы под названием «Подготовка к Китаю».
– Ну что, тебе там понравилось? Какие впечатления? – спросила я после ее возвращения.
– Нормально, мам, – ответила она. – Ну, побывала в Китае. Там, как ты понимаешь, живут одни китайцы.
Я так и не узнала, что она думала по поводу своей исторической родины. Лили молчала как рыба. Возможно, ей было неприятно, что биологические родители ее бросили. Возможно, у нее возникло отторжение Китая. Специалисты утверждают, что усыновленные дети часто в штыки воспринимают страну, в которой они родились и из которой их увезли в раннем возрасте. Лили знала, что во многих семьях в Китае больше ценятся мальчики, а не девочки, и это тоже было ей неприятно.
Когда мне исполнилось шестьдесят, Лили уехала учиться в колледж, у меня были и время и деньги, чтобы заняться благотворительностью. Я решила помочь женщинам, живущим в странах, где существует половая дискриминация.
Пожалуй, хуже всего девочкам и женщинам живется в Афганистане. В 2009 году я присоединилась к проекту американской журналистки Маши Гамильтон под названием «Афганские женщины пишут». В настоящее время в этом проекте участвует сто шестьдесят афганок, проживающих в пяти провинциях этой страны.
Американские участники проекта переписываются с афганками и поддерживают самыми разными способами. Так я познакомилась с шестнадцатилетней Зарой, проживающей в провинции, контролируемой «Талибаном». В семье кроме Зары еще восемь детей. Ее родители – крестьяне, которые не умеют читать и писать, но хотят, чтобы их дети получили образование.
Вот, что написала мне Зара:
«Я стала феминисткой после того, как увидела, что наш сосед бьет свою жену. Мне очень не понравилось, что мой учитель назвал меня плохой – за участие в проекте, в котором участвуют ученики-мальчики. Я больше не могу терпеть несправедливость, с которой регулярно сталкиваются афганки. Не хочу, чтобы женщин публично забивали камнями. Я хочу, чтобы мужчину, который изнасиловал молодую девушку, посадили в тюрьму, а не разрешали жить на свободе, как он жил до этого, нисколько не стыдясь содеянного».