Максим Горький - читать онлайн книгу. Автор: Анри Труайя cтр.№ 25

Следующая часть путешествия должна была привести Горького в Соединенные Штаты. В апреле 1906 года он сел в Шербуре на корабль, с Марией Андреевой, и отправился в Нью-Йорк. Американская общественность была предупреждена о его приезде. Российский посол в Вашингтоне советовал администрации применить к этому смутьяну закон, запрещавший въезд в страну анархистам. Однако власти сочли, что приезд писателя не подпадает под это особое предписание. На вопрос чиновника иммиграционной службы, поднявшегося на борт, Горький гордо ответил, что нет, он не анархист. Он социалист. Он уважает закон и порядок; именно потому и находится в оппозиции русскому правительству, которое в данное время представляет организованную анархию.

Спустившись с корабля, в нью-йоркском порту он был осажден собравшейся на набережной толпой, в которой было множество эмигрантов. Журналисты пришли взять у него интервью к нему в отель, на углу Бродвея и 77-й улицы. Мария Андреева была переводчиком. Потом, несмотря на усталость, ему пришлось появиться на банкете, даваемом в его честь в писательском клубе. На этом собрании лично присутствовал Марк Твен. Отвечая на приветственную речь, Горький заявил, что пришло время свергнуть царизм. Однако русское правительство не сдавалось. Не растерявшись, российский посол дал американской прессе знать, что женщина, сопровождающая Горького, не является его законной супругой. В атмосфере обостренного пуританства, царившего в Штатах, это разоблачение имело эффект разорвавшейся бомбы. Реакционная газета «World» повела кампанию во имя морали. В одночасье герои дня стали изгоями. Однажды вечером, вернувшись в отель, Горький и его спутница увидели перед собой хозяйку заведения, которая, со сведенным злобой лицом, потребовала у них немедленно очистить помещение. Их чемоданы были уже выброшены в вестибюль. Ни в каком другом отеле их не приняли. В полном отчаянии они нашли убежище в писательском клубе, где ужинали в день прибытия. Однако их просили не показываться в окна.

Несколько позже многие американцы, невзирая на скандал, писали этим двум изгнанникам, предлагая им пожить у них. Горький принял гостеприимство супругов Мартин, которые жили на вилле на Стэйтен-Айленде, у впадения реки Гудзон в залив. Там он нашел атмосферу дружелюбия и терпимости, которая сильно контрастировала с озлоблением большей части населения страны. Конечно же, было некоторое количество крупных умов, которые оценили его речи на митингах, где он появлялся, однако большинство интеллигентов, под впечатлением от газетных статей на тему его частной жизни, благочестиво держались подальше. Марк Твен даже отказался председательствовать на новом банкете, который давался в честь этого перебежчика с сомнительной репутацией. Те редкие левые американцы, которые поддались его увещеваниям пожертвовать деньги в кассу партии большевиков, повели себя достаточно сдержанно. Вместо миллионов долларов, на которые рассчитывали в партии, он собрал не больше десяти тысяч.

Нью-Йорк приводил Горького в изумление и возмущал. Потерянный в этом гигантском городе, шумном, кишащем людьми, с надменными небоскребами, дымом, шикарными магазинами и трущобами, в которых ютилось дискриминируемое чернокожее население, сын Волги чувствовал, как в нем растет ненависть к бессовестному процветанию янки. Приехавший клянчить деньги на великое дело, он оказался с сердцем библейского пророка, безжалостно клеймящего современные нравы. Социалистическая мораль жгла его, вырываясь сверкающими молниями наружу. Он был счастлив покинуть Нью-Йорк, чтобы провести лето в деревенском доме супругов Мартин, около канадской границы, в горах Адирондак. Именно там из телеграммы своей первой жены Екатерины Пешковой он узнал о смерти их дочери, Катюши. Конечно же, туберкулез… Глубоко сраженный этой вестью, 20 августа 1906 года он ответил, что ему жаль его бедную девочку, но еще больше жаль ее, Екатерину, – он знает, что ей больно, видит ее испуганное, потерянное лицо; все это время он ждал чего-то плохого, и вот, оно пришло. Проявил беспокойство о сыне, Максе, – нет ли и у него тоже предрасположенности к чахотке? Пребывание в Соединенных Штатах тяготило его все более и более: «Если бы ты знала, видела, как я тут живу! Это тебя и смешило бы до упаду и удивляло бы до остолбенения. Я – самый ужасный человек в стране, „страна никогда не испытывала такого позора и унижения, каким награждает ее этот безумный русский анархист, лишенный от природы морального чувства и поражающий всех своей ненавистью к религии, порядку, наконец, к людям“, – пишет одна газета. В другой напечатано обращение к сенату с предложением выслать меня… На ворота дома, где я живу, наклеивают наиболее резкие выходки против меня». (Письмо Е. П. Пешковой от конца августа – начала сентября 1906 года.)

Несмотря на эту травлю, Горький не сдавался. Он без устали работал над большим пролетарским романом «Мать» и над пьесой «Враги». На написание романа «Мать» Горького вдохновили события 1902 года на заводах Сормово, и за прототипы своих героев – рабочего Павла Власова и неграмотной крестьянки Ниловны – он взял реальных людей, с которыми ему довелось столкнуться во время пребывания в Нижнем Новгороде. Произведение это, редкое по силе выразительности, повествует о том, как простые и грубые люди осознали, какие красоты обещает социализм. Рабочий Власов постепенно освобождается от рабских привычек, тянется к свету разума и вступает в революционную борьбу, а его мать, Ниловна, понимая, что рабочие являются жертвами многовековой несправедливости, берется, презирая опасность, распространять листовки. Впрочем, эти рабочие стремятся не только к эгоистическому улучшению своей судьбы – они требуют радикального изменения человеческих взаимоотношений. Они хотят изменить лик мира. Опубликованный в 1906 году в одном американском журнале, затем отдельной книгой в Нью-Йорке и Лондоне, на русском языке роман появился в полном виде только в Берлине. В России сначала появилась только первая часть, жутко купированная, – в 1907 году в сборнике «Знание», который к тому же был быстро изъят из продажи полицией. Комитет по делам прессы даже решил отдать автора под суд за пропаганду произведения, которое настраивает на совершение тяжких преступлений, разжигает враждебное отношение рабочих к классу собственников и призывает к восстанию и неповиновению. Эта драконова мера не помешала подпольному распространению берлинского издания на русском, тысячи экземпляров которого тайно пересекали границу. Со своей стороны, левая пресса Германии, Франции, Италии публиковала этот роман в переводе, в виде фельетона или приложения к ежедневникам. В конечном итоге запрещенная «Мать» имела больше успеха, чем если бы она была разрешена. Пьеса «Враги», пропитанная все тем же духом классовой борьбы, также была в России запрещена. Но казалось, каждый удар по Горькому шел его реноме только на пользу. Во время своего посещения Соединенных Штатов он написал, ядовитым пером, серию политических анафем в адрес тех, кто пустил его к себе на порог: «В Америке», «Город Желтого Дьявола», «Мои интервью»…

В цикле «Мои интервью» в ходе воображаемых бесед с сильными мира сего он клеймит американский капитализм, немецкий милитаризм, алчность французских финансистов… В других рассказах он живописует ужасы буржуазной демократии, которая, прикрываясь фальшивой моралью, строит свое процветание на нищете народа. В Нью-Йорке он видел символ рабского служения человеческого рода Доллару: «Кажется, что где-то в центре города вертится со сладострастным визгом и ужасающей быстротой большой ком Золота, он распыливает по всем улицам мелкие пылинки, и целый день люди жадно ловят, ищут, хватают их. Но вот наступает вечер, ком Золота начинает вертеться в противоположную сторону, образуя холодный, огненный вихрь, и втягивает в него людей затем, чтобы они отдали назад золотую пыль, пойманную днем. Они отдают всегда больше того, сколько взяли. Ком Золота – сердце города. В его биении – вся жизнь, в росте его объема – весь смысл ее. Для этого люди целыми днями роют землю, куют железо, строят дома, дышат дымом фабрик, всасывают порами тела грязь отравленного, больного воздуха, для этого они продают свое красивое тело. Это скверное волшебство усыпляет их души, оно делает людей гибкими орудиями в руке Желтого Дьявола, рудой, из которой он неустанно плавит Золото, свою плоть и кровь». И еще: «Я очень много видел нищеты, мне хорошо знакомо ее зеленое, бескровное, костлявое лицо. Ее глаза, тупые от голода и горящие жадностью, хитрые и мстительные или рабски покорные и всегда нечеловеческие, я всюду видел, но ужас нищеты Ист-Сайда – мрачнее всего, что я знаю. В этих улицах дети жадно ищут в коробках с мусором, стоящих у панелей, загнившие овощи и пожирают их вместе с плесенью тут же, в едкой пыли и духоте. Когда они находят корку загнившего хлеба, она возбуждает среди них дикую вражду; охваченные желанием проглотить ее, они дерутся, как маленькие собачонки… В ожидании пищи, в мечтах о наслаждении быть сытыми, они глотают насыщенный ядами воздух, и в темных глубинах их душ рождаются острые мысли, хитрые чувства, преступные желания».