Служба не касалась сердца Алиеноры — оно было занято иными страстями. Стоя рядом с мужем, она то и дело смотрела в сторону Раймунда — на его чеканный профиль и густые, коротко стриженные волосы, сейчас, в полумраке собора, при свете сотен свечей, охристо-золотые. «Как он красив», — думала она. Теперь она понимала, что так притягивало ее в Мануиле Комнине. У этих двух мужчин был один образ — героя из древних эллинских легенд. Мануил напоминал ей Раймунда. Только образ дяди был бесконечно родным и теплым, сердечным. Родная кровь, близкая душа. И необыкновенная мужская сила, которая притягивала ее — всю, от макушки головы до пяток, притягивала до мурашек по телу…
Во время этой литургии и поселилось в сердце Алиеноры великое смятение. И дыхание ее то и дело прерывалось, губы дрожали.
— Вы так переживаете очищение вашей души? — с чувством спросил ее король, у которого в глазах блестели слезы.
— Да, Людовик, — тихо ответила она.
— Я счастлив за вас, королева.
Она едва скрыла улыбку, но горечь была в ней. Как ей хотелось сказать: «И я рада за себя, ваше величество», — но промолчала. Она не радовалась — ее чувства грозили бедой всем. Людовику, Раймунду, крестоносцам, Земле обетованной, всем паломникам Запада и Востока. Но в первую очередь ей самой — Алиеноре Аквитанской.
По окончании службы Людовик, Алиенора и первые бароны Франции со своими женами получили благословение от патриарха Антиохии на освобождение Святой земли от неверных. Простых рыцарей благословляли рядовые священники.
Ночью, после пира, устроенного в честь королевской четы, Алиенора сама пришла к мужу. Она видела, как Людовик трепетал, когда дотронулся до нее. Как его стремительно охватило желание. Он долго не касался жены, это сказывалось, но не только в этом было дело. Она все еще была желанна для него — и, возможно, желанна во много раз больше, чем прежде. Алиенора понимала, что с ней он испытывает то наслаждение, которое вряд ли мог испытать с другой женщиной.
Она сняла шелковую рубашку и осталась нагишом. Жар камина подступал к ее телу, вино горячило кровь. Отсветы огня ползали по ее груди и бедрам. Людовик, в белой рубахе и полотняных нижних штанах, босиком стоял на львиных шкурах. Он долго смотрел на нее, не в силах оторваться. Алиенора легла на огромную кровать под балдахином и сказала:
— Идем же ко мне…
И когда он, сбросив одежду, сжимал ее в объятиях, она увидела его глаза — не было еще более счастливых и несчастных глаз у мужчины. Счастливых, потому что она принадлежала ему, несчастных — оттого что в мире этом ничто не вечно. И однажды объятия разомкнутся, чтобы никогда больше не подарить тепло одного человека другому.
Даже если он тебя любит больше жизни…
2
Два всадника неслись по предместьям Антиохии, под весенним небом Святой земли — мимо оливковых рощ и лимонных садов, через виноградники и яркие поля, уже зеленевшие всходами пшеницы.
Всадник и всадница…
Никого не было вокруг на несколько лье — они отпустили охрану. На этот раз они не захотели повторять прежней ошибки — и Раймунд приказал не показываться своим оруженосцам даже на горизонте. Друзья Раймунда Антиохийского, первые рыцари его окружения — Карл де Мозе и Пайян де Фе, служившие еще Гильому Десятому, взяли на себя обязанность близко не подпускать никого к дядюшке и племяннице, решившим вдоволь насладиться верховой ездой.
Как и все герцоги Аквитанские, Раймунд и Алиенора оба были заядлыми наездниками. Подавай им бешеную скачку, и все тут. Они нарядились по-охотничьи, взяли с собой луки.
— Будь осторожна, — когда Алиеноре готовили коня, сказал ей утром Людовик. — Я волнуюсь за тебя.
— Спасибо, — ответила она мужу. — Но ты же знаешь — я справлюсь с любым жеребцом.
— Знаю, — кивнул он. — Надеюсь, вам есть о чем поговорить с князем, твоим дядюшкой, наедине. Во время пира ты держалась скованно. И потому не стану вам мешать…
— Да, у нас много общих воспоминаний! — когда служанки надевали на нее короткий охотничий кафтан, сказала она. Алиенора оделась по-мужски — крепко сидя в седле, обхватив скакуна ногами и заправив сапожки со шпорами в стремена, можно с большим пылом отдаться скачке. На ее плечи уже набрасывали легкий изумрудный плащ, застегивали его через массивную золотую пряжку у ключицы. — Когда я приеду, мы выпьем с тобой вина, и ты мне расскажешь, какой план вы придумали с баронами, чтобы отбить у сарацин охоту воевать с христианами. — Она поцеловала его в губы. — Так, милый?
Алиенора была взволнованна — и он это почувствовал.
— Вижу, эта езда будоражит тебя, — привлекая ее к себе и целуя еще и еще, — сказал он. — Подите вон! — бросил Людовик служанкам. За эту ночь король простил ей все выходки — и переправу через Кадмские горы в том числе. — И все же будь осторожнее, милая.
— Буду, — ответив на его последний поцелуй, уже выпархивая из его рук, улыбнулась она.
Людовик проводил ее взглядом. Он подошел к окну, проследил, как она легко запрыгнула на скакуна, натянула уздечку, и тот послушно встал на дыбы. Что и говорить — наездница!
Глядя на жену, выезжавшую за ворота небольшого дворца, предоставленного венценосцам князем Антиохии, король вспомнил вчерашний пир. От песен менестрелей и бесконечных танцев жонглеров и акробатов у него сразу же загудела голова. Да еще вино лилось рекой! Он быстро захмелел, оглох еще быстрее. Странные люди, эти аквитанцы. Там, где они появляются, сразу тянется за ними шлейф всякого сброда с виолами и тамбуринами. Всюду чувственная музыка и слова — эти неизменные спутники трубадуров. Лукавые персонажи: донны, рыцари, пастушки. Куртуазные речи. Миражи сладострастия. Тени порока. Людовик недоумевал, как можно одновременно думать об освобождении Святой земли от сарацин и слушать весь этот вздор, несомненно, богопротивный. А если задуматься о том, что он оставил в Анталии больше половины своих людей, выживших после бойни в Кадмских горах, так и совсем хотелось порвать все струны на сладкозвучных инструментах, что однажды он уже сделал в далеком от Востока Париже, в своем дворце Сите.
Но счастья ему тот гнев не принес.
Впрочем, нежность и страсть, с которой Алиенора отдалась ему, быстро заживила все его раны. Заставила смириться с музыкой менестрелей и даже, в фантазиях, поддаться ее течению. Алиенора вновь околдовала его — легко, без затей. Стоило ей только хлопнуть в ладоши. Ну и пусть, размышлял он. Эта ночь, хоть и на время, но заставила его забыть даже о паломниках, брошенных в Анталии.
Выезжая из дворика, Алиенора оглянулась. Разглядев мужа в одном из окон, она махнула ему рукой, но ответа не дождалась…
…И вот теперь они терялись с Раймундом в предместьях Антиохии — двумя стрелами пронзая пространство, путая следы, оставляя за собой только легкий, сравнимый с дымкой на ветру цокот копыт.
— Ты прогнал всех — никого не пощадил? — на скаку, оборачиваясь к Раймунду, выкрикнула она.