Дорога на Астапово - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Березин cтр.№ 61

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Дорога на Астапово | Автор книги - Владимир Березин

Cтраница 61
читать онлайн книги бесплатно

И пишет о том месте, что стало Дагестаном, хотя в его повести есть и чеченцы. Но хуже нет спекуляции на классике, когда говорят, как оно, дескать, похоже. И когда снова начинают убивать, то все участники ищут похожих сюжетов.

Хаджи-Мурат не раз и не два переходил от одних к другим. Русские дали ему чин прапорщика милиции. Потом он был обвинён в измене и арестован. Бежал и присоединился к Шамилю. Русские были вытеснены из Аварии в 1843-м, и этому способствовал именно Хаджи-Мурат, но при этом он всегда оставлял себе возможность манёвра.

«Обладая личной отвагой и энергией, он в совершенстве овладел искусством войны в горах и стал одним из главных военных предводителей горцев в борьбе против царских колонизаторов» — вот как писали о нём.

Череда кровавых междоусобиц была связана не только с русским присутствием. Это была страшная потасовка. После неё и произошла описываемая Толстым история.

Уже семь лет как не было в живых Хаджи-Мурата, когда «25 августа 1859 русские войска при содействии горцев Дагестана штурмом овладели Гунибом — последним оплотом Шамиля, а сам он был взят в плен. Разгром реакционного мюридизма, задержавшего на несколько десятилетий развитие Дагестана, и ликвидация новой угрозы порабощения Дагестана феодальной отсталой Турцией способствовали развитию производительных сил страны, ускорили разложение патриархально-феодальных порядков, втянули Дагестан в новые, более высокие социально-экономические отношения».

Шамиля отвезли в Петербург, он жил в Калуге, где мы только что были, и там испытывал на себе пристальный интерес местных дам. Через десять лет он умер на свободе, после паломничества в Мекку.

Поколения историков писали о тех событиях, время от времени меняя оценки, чередуя цитаты в разном порядке, но за убитым давным-давно человеком стояли буквы, сложившиеся в слова, строчки и страницы Толстого.

Именно в связке с Толстым продолжалась жизнь Хаджи-Мурата. Он стал известнее, а значит, главнее тех, кто его убил, и тех, кого убил сам.

— Сколько душ загубил, проклятый; теперь, поди, как его ублаготворять будут, — говорят придуманные Толстым солдаты. Они говорят об этом, и нет сомнений, что так говорили и они, и другие солдаты о множестве других разбойников, с которыми дружились их начальники.

Повесть Толстого была, как теперь говорят, полудокументальна. Говорили также, что она приукрашивает Хаджи-Мурата. Это неверно.

Если внимательно читать повесть, то понятно, что он не менее жесток, чем те солдаты, что говорят о нём. Он — разбойник, и на нём не только орден Шамиля, круглая бляха с арабскими письменами, но кровь тех людей, которых он мучил, не задумываясь о собственной жестокости.

«Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьёй в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашёл свою саклю разрушенной: крыша была продавлена, и дверь и столбы галерейки были сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезён мёртвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей её старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном, и царапала себе в кровь лицо и, не переставая, выла. Садо с киркой и лопатой ушёл с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся со своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишнёвые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчёлами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены ещё два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.

Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать с него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал её.

Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали своё положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.

Перед жителями стоял выбор: оставаться на местах и восстановить с страшными усилиями всё с таким трудом заведённое и так легко и бессмысленно уничтоженное, ожидая всякую минуту повторения того же, или, противно религиозному закону и чувству отвращения и презрения к русским, покориться им. Старики помолились и единогласно решили послать к Шамилю послов, прося его о помощи, и тотчас же принялись за восстановление нарушенного» [145].

Это одна из самых расхожих цитат — её приводили все, со всех сторон литературного фронта, с флангов и тыла, её приводили, чтобы доказать совершенно разные суждения и подпереть их Толстым.

Картина войны в повести создана не только писателем. В ином смысле она создана теми же солдатами, что справедливо полагали Хаджи-Мурата разбойником. Кстати, на стороне Шамиля билось несколько сотен русских старообрядцев.

История мешала людей, как карты в колоде. И их объединяла не кровь происхождения, а пролитая кровь.


Высота в 2352 м, иначе называемая Гуниб, остальному миру известна мало, но география всегда определяет политику. На картах Дагестана, тех, где есть ещё Грозненская область, под Хунзахом стоит, будто печать, буква «Ф», часть надписи «РСФСР».

От границы Дагестана до Грозного — тридцать километров, до Гуниба — сто двадцать — сто тридцать. География живёт рядом с историей, но, говоря о старых и новых руслах, обезвоживании и паводках, география не описывает реки крови, а именно пролитая кровь подкрашивает историю. История навсегда обручена с политикой.

Они живут неравным браком, насильственным, но прочным.

Ничто в этой истории не похоже ни на какой иной исторический период.

Похожи только человеческие чувства. Фраза «Курить в секрете запрещалось, но секрет этот был почти не секрет, а скорее передовой караул, который высылался затем, чтобы горцы не могли незаметно подвезти, как они это делали прежде, орудие и стрелять по укреплению» [146] может описывать любую из кавказских войн.

Похоже только это.

Похожи только некоторые слова, потому что есть у Толстого и милиционеры, которые ловят сбежавшего Хаджи-Мурата и тыкают кинжалами и шашками в его уже мёртвое тело.

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию