Теория стаи. Психоанализ Великой Борьбы - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Меняйлов cтр.№ 36

Cтраница 36

Кроме субвождей в руках сверхвождя пассивными марионетками являются также жухлые исполнители, но даже и они события вокруг себя формируют — все или почти все в их жизни не случайно. Это характерно для всех невротиков вообще, прежде всего, естественно, для одержимых моноидеей сверхвождей.

Невозможно при сравнительном жизнеописании Наполеона и Ганнибала не обратить внимание на то, что удивительно большое число узловых моментов судьбы Ганнибала загадочным — но лишь на первый взгляд — образом в точности воспроизвелись в судьбе Наполеона: особенности телосложения, переход через Альпы тем же ущельем, обстоятельства смерти, утраты власти и т. п. Эти и некоторые другие удивительные «совпадения» мы еще в дальнейшем рассмотрим.

В соответствии с теорией стаи вождь в большей мере, чем послушные воле вождя исполнители (жухлые некрофилы) вокруг себя события формирует — но тоже отнюдь не по своей свободной воле.

Человек обладает родовой памятью в том положительном смысле, что способен воспользоваться опытом всех своих предков, критически его осмысливая, — жаль только, что счастьем критического мышления себя одаривают лишь немногие. Удел остальных — отрицательная сторона родовой памяти, проваливание в неврозы, приобретенные не только на протяжении собственно своей жизни, но и унаследованные от предков; как следствие воспроизводятся уже некогда пережитые бедственные ситуации. И чем больше некий предок авторитарен (чем больше подонок), тем цепче когтит унаследованный от него невроз. А что может быть гнуснее сверхвождя (Ганнибала)?! У каждого человека двое родителей, соответственно четверо дедов, восемь прадедов, и так далее. Число предков и предков их предков хотя и ограниченно, но почти необозримо, — все средиземноморье.

И малорослый корсиканец поддался. В чем можно убедиться, сравнивая судьбы Ганнибала и Наполеона.

Но почему каждый конкретный невротик оказывается «в шкуре» неврозов данного великого военачальника, а не, скажем, земледельца? Выбор не случаен — он есть следствие многих факторов, плод диалектического единства внешних обстоятельств и нравственных решений, плод того, что принято называть душой.

Итак, что же могло повлиять на формирующегося Бонапарта, что он выбрал быть (не подражать! не казаться! а — быть!) Ганнибалом (или их, возможно, общим, историей забытым, предком)?

Какие особенности его пространственного, физического, физиологического и, как следствие, психического бытия определили или подтолкнули именно к этому «неврозу Ганнибала»? Некоторые из них уже были названы:

1. Наполеон себя осмысливал (с подачи окружающих) мужчиной, но жизнь внутри этого осмысления ему осложнял слишком малый рост — 151 сантиметр. Психопатологи вновь и вновь убеждаются, что одинаковые физиологические отклонения одинаковым образом определяют отклонения и в психике (или, может, наоборот: отклонения психики уже во внутриутробном развитии проявляются во внешности?), в частности низкорослые страстно желают стать в глазах других колоссами (помните, как Наполеона называли в бегущей Великой армии? — да-да, колоссом). Эту свою порочную потребность в сверхкомпенсации обычно реализуют в порочных же видах деятельности: заставляют собой восхищаться как гениальным актером, финансовым властителем, военачальником или императором — примеров множество. Но аномально маленький рост кроме определенных форм комплекса неполноценности и патологической ненависти к рослым людям (после правления Наполеона средний рост французской нации понизился на 2,5 сантиметра, — самые рослые в первую очередь шли в армию и, естественно, большая их часть гибла) требует также и некой идеологии, легенды, из которой следует, что особо маленький рост есть вовсе не проявление дегенеративности, следствие грехов предков, но, напротив, есть признак избранности — желательно судьбой и небесами.

Известно, что средний рост римлян (подчинивших, на удивление всем, всего за 53 года войн, включавших и три победоносные войны с Карфагеном, практически весь известный в те времена мир) был менее 160 сантиметров. Заальпийские кельты славились своим могучим ростом — но римляне их «мочили» без особого труда. Обратитесь за подробностями завоевания ойкумены Римом к какому-нибудь нынешнему студенту-историку — низкорослому и слабосильному — и он с величайшим удовольствием расскажет, как низкорослые римляне рубили крупных и мускулистых варваров (кельты дрались обнаженными по пояс — пугать врага должна была рельефность мускулатуры, объект зависти худосочных). Наполеон был, если угодно, таким же студентом, и у него были и эмоции, присущие этому типу студентов — только удесятеренные. Следовательно, болезненно воспринимавший свой дегенеративный рост Наполеон Буонапарте в выборе между римлянами и кельтами должен был подсознательно предпочесть римлян. Не потому, что они римляне, а потому что низкорослые.

Но, скажите, если бы объявился народ еще более низкорослый, но при этом как завоеватель не менее славный, пренебрег ли бы Буонапарте высокими (160 см) римлянами или нет? Пренебрег бы.

А были ли такие?

Были.

Вот что пишет грек Полибий:

В сущности, в образном восприятии человека ущербного (например, такого, как Наполеон) слабый — все равно, что более мелкий; карфагеняне, конечно, могли быть высокими, но слабыми, дистрофичными, — другое дело, что слабый и низкорослый все равно отождествлял себя с ними.

Психологическая достоверность — все; действительность же часто, в ущерб здравому смыслу, — ничто.

Итак, слабенький и женобедренький Наполеон должен был быть не на стороне высоких и мужественных римлян, а на стороне слабеньких (но покоривших весь мир!) карфагенян!

2. Наполеон, страдавший от своей уродливой низкорослости, просто не мог, защищая свое унаследованное от матери болезненное самолюбие, не уходить в мечту о собственной колоссальности, причем в форме, определенной для него уже его отцом: как воспитанник военной школы он понимал только величайших полководцев. Согласно античным авторам, ему как уроженцу Корсики, где в населении циркулировала и римская, и карфагенская кровь, выбирать приходилось между римлянами и карфагенянами. Здесь тоже Ганнибал просматривается как идол; всякий же идол паразитирует на пороке — и притом цепко.